Читать «Екатерина II, Германия и немцы» онлайн - страница 182

5. По мнению советского историка Георгия Александровича Нерсесова, последствия неудачного посредничества были еще более значимыми. В своей работе об удавшемся российском посредничестве – в переговорах о мире в Тешене в 1779 году – Нерсесов пишет, что политическое поражение 1762–1763 годов побудило русское правительство на некоторое время воздержаться от вмешательства в германские дела и заняться исключительно укреплением своих позиций в Польше и на антиосманском направлении. В самом деле, непосредственно после войны за Россией не наблюдалось сколько-нибудь активной дипломатической деятельности в Германской империи. Однако в своей радикальной интерпретации Нерсесов упускает из виду два аспекта: во-первых, как уже упоминалось, еще до прихода к власти внешнеполитические интересы Екатерины сосредоточивались на Курляндии и Польше, а во-вторых, вмешиваясь в польские дела, императрица никак не могла сбрасывать со счетов Германию, пусть даже на короткое время не являвшуюся первоочередной целью ее внешней политики.

Стремление избегать каких бы то ни было союзов было напрямую связано с четвертым принципиальным решением Екатерины. Чтобы вынудить Австрию и Пруссию прекратить войну, новое петербургское правительство объявило о заинтересованности России в равновесии сил в Германии в рамках системы европейского баланса сил. Первоначально эта декларация была направлена прежде всего против Фридриха. Когда в октябре 1762 года пруссаки отвоевали силезскую крепость Швейдниц, Екатерина без лишних церемоний передала королю, что Россия не намерена мириться с дальнейшим наступлением его войск в Моравии, которое обеспечит долгосрочные преимущества бранденбургскому дому на будущих мирных переговорах, и что, если оно продолжится, она не оставит это без последствий, вновь став на сторону австрийского дома. Одновременно Екатерина выражала надежду на то, что ее посредничество окажется приемлемым для обеих сторон конфликта, если она выступит в роли блюстительницы равновесия в Германской империи. Из всего этого Нерсесов делает совершенно верный вывод: во втором полугодии 1762 года российское правительство занимало скорее антипрусскую позицию. Однако если он считает, что после неудачной попытки посредничества интерес Екатерины к проблеме равновесия сил в Германии возродился снова лишь в 1770-х годах, после первого раздела Польши, то здесь, напротив, вслед за исторической наукой более ранних лет хотелось бы подчеркнуть как раз преемственность этого интереса.

По условиям Губертусбургского мира (весна 1763 года), заключение которого обошлось без участия Екатерины, Силезия осталась за Фридрихом, а заинтересованность России в территориальном status quo и равновесии сил в Германии благоприятствовала скорее политическому сближению с Пруссией. И не только потому, что король, сам не являвшийся убежденным поборником равновесия сил, не уставал указывать на угрожавшие миру в империи претензии Габсбургов на гегемонию в ней, на Австрию в Петербурге смотрели как на германскую державу, продолжавшую помышлять о военных целях – возвращении Силезии или, по меньшей мере, о территориальной компенсации, добиться которой она постарается при первом удобном случае. Скорее, Вена не была готова видеть во внутригерманском равновесии больше, чем просто равновесие между военными силами собственно Австрии и Пруссии. Итак, Екатерина склонялась в пользу более тесного союза с Фридрихом, надеясь с его помощью обуздать амбиции Австрии, приписывавшиеся, в первую очередь, молодому императору Иосифу II. Кроме того, к досаде петербургского правительства, возможность равноправных отношений правителей России с Габсбургами все еще осложнялась проблемами протокола: со времен Петра I римские императоры отказывались признавать императорский статус российских самодержцев. Однако с началом переговоров о союзничестве в 1720-е годы обеим сторонам удавалось дипломатично обходить эту ситуацию, чтобы вопросы взаимного титулования не ставили под вопрос общность их интересов.