Читать «Дрожащий мост» онлайн - страница 49
Анастасия Разумова
Ярослав на крыше вздрогнул. Он не посмотрел вниз, нет. Но короткого звука хватило, чтобы что-то внутри него сместилось, какой-то маленький рычажок, отвечавший за слаженную работу всего тела. Он пошатнулся. Долгие месяцы крышу поливали дожди и осыпали снега. Я видел, как глянцевито блестит почти отвесный скат. Ярослав не удержался на коньке, заскользил по обледенелой кровле, беспомощно выбрасывая руки и не находя опоры ногам. Он не был великим эквилибристом. Он был семнадцатилетним школьником, которому легко удавалось все, за что бы он ни брался, которого любили все вокруг, как старшего брата.
Сто пятая закричала раньше, чем он упал вниз. А я засмеялся оттого, что все еще держал в руках два стаканчика с холодным чаем — себе и своему другу.
Вопросов у нее был миллион, словно она обо мне диссертацию писала, эта щепкообразная надзирательница из кризисного центра для несовершеннолетних.
На стене кабинета висело большое панно с подводным миром. А меня корежило от всех этих рыб. Стол у нее был громоздкий, на толстых ножках. Почему-то она не убрала с боковины торговую наклейку, и я мог прочесть, что цвет называется «миланский орех», а модель — «Джульетта». Щепка никогда не оставалась за столом. Она садилась в креслице напротив, чтобы мы оказывались вроде как на равных. Мы часами сидели в бордовых креслицах. Хотя, может, они были и не бордовые, а какие-нибудь «миланские вишни». Просто болтали, она даже ничего не записывала. Знакомый широкоугольный блокнот лежал на столе закрытый.
Губы она смешно красила, вот что. Будто в темноте. Неровно, все время мазала там, где губы уже заканчивались. Креслица стояли таким образом, что я просто-таки упирался взглядом в ее рот. Отведешь глаза — опять эти проклятые рыбы. А окно она держала задернутым.
Некоторые ее вопросы меня не трогали, некоторые — забавляли. На некоторые отвечать не хотелось. Если не хотелось — я мог молча скрестить руки перед собой, и она меняла тему. Идеальные собеседники.
Думаю, Щепка считала меня своей педагогической ошибкой. Слишком рано она заключила, что я нормален. Теперь же с новой силой взялась за меня, чуть ли не с самых первых детских воспоминаний, со всей этой фрейдистской мути. Она осторожно расспрашивала о наших взаимоотношениях с Лизой, с родителями. Делал ли я какие-то нехорошие вещи только для того, чтобы привлечь их внимание? Было ли мне так грустно без Лизы, что я думал: лучше бы умереть мне. Не считал ли я, что так думают мои родители: лучше бы умер я, а не Лиза. И еще миллион дурацких вопросов.
Нравится ли мне мое имя? Почему я избегаю своего имени? (Что, серьезно?!)
Хочу ли я иметь друга? Каким должен быть мой друг?
— Почему вы не спросите о моем
— Хорошо, — говорила она. — Расскажи о нем.
Я хотел убить моего единственного друга.
— Он замечательный человек. Мне с ним очень легко и весело. Он много чего умеет, чего не умею я. Это ведь хорошо, правда, когда перед глазами такой положительный пример?
