Читать «Дорогая, я дома» онлайн - страница 42

Дмитрий Петровский

Как бы то ни было – меня убедили в глупости моей затеи. Противиться турбинам было все равно что протестовать против восхода солнца, а в новой практичной Европе не осталось места для советских имперских фантазий.

И мы купили старые добрые «Дугласы ДС-8», в которых уже тогда началась эта нездоровая привычка – спрессовывать ряды кресел все теснее и теснее. Моя первая жена ушла от меня, когда мы подмяли под себя американский Berlin Air, а также TLU и собирались поглотить еще как минимум три чартерных линии. Руководителя TLU я вызвал к себе в кабинет, объяснил суть дела и показал на дверь, которая была у него за спиной. До сих пор помню выражение недоумения и обиды на его лице.

Потом я приехал из Франкфурта, по дороге из аэропорта зашел в цветочную лавку и сам составил букет, как это всегда делал мой отец. Когда пришел домой, в нашу огромную квартиру в центре, я обнаружил ее пустой, а шкафы – вывернутыми, будто в доме побывали воры и очень спешили. Букет упал на пол, так и пролежал там с неделю, засох и превратился в жесткий каркас былой нежности. Записка была приколота к двери, я нашел ее позже.

И ничего не случилось – просто дом, в котором мы жили, в секунду оказался пустой ненужной квартирой, с абсурдным количеством комнат и непонятно кому предназначенными шкафами, фенами, увеличивающими зеркалами и уж совсем непонятными, забытыми на полках пилочками и пинцетиками. В увеличивающем зеркале отражался он, уволенный руководитель TLU, – тот же жалкий и недоуменный вид. Что и говорить, я был неподготовлен. Директор TLU исчез так же, как появился, уступая место просто обиженному мальчику. Людвиг звал маму, звал папу – дом отвечал тишиной. Мой отец уходил из дома и возвращался, он работал и совершал сделки, а мать ждала его – и они любили друг друга. Он прожил недолгую жизнь и умер страшной смертью – но он никогда не знал, что можно прийти домой и обнаружить короткую записку на двери вместо жены.

Адвокаты развели нас, и я ее больше не видел. Слышал, что занималась экологией, защитой растений и, кажется, правами животных – если я не ослышался и такое вправду существует.

Оставшись один, я продолжал расширять мой бизнес и занялся несколькими побочными делами.

Вспоминая отца (да и Говарда Хьюза грешным делом), в начале семидесятых я финансировал пару фильмов и даже что-то похожее на смутную искру пробежало между мной и молодой немецкой актрисой, звездой Главного Немецкого Режиссера тех времен. Мы столкнулись на вечеринке в честь этого финансированного фильма, в Мюнхене – оказались вместе в медленно плывущем гостиничном лифте, и атмосфера этой раззолоченной кабины, похожей на брачную каюту Скарлетт О’Хары на американском колесном пароходе, была такой интимной, что уже внизу, в фойе, я пригласил ее танцевать. Музыканты сыграли что-то медленное, огни летели, она была очень красива, а уроки Лауры не пропали даром – я кружил ее, и она шептала мне на ухо что-то о своем детстве, об имении отца на фьорде Эккерна – в этом путаном рассказе фигурировали и ее семья, и рояль в гостиной, и свечи в люстре, и даже английские бомбардировщики – словом, я чуть не расплылся, – но пришел Режиссер, усатый, с немытыми волосами, в кожаной куртке а-ля советский комиссар и сапогах – увел ее к своим длинноволосым друзьям.