Читать «Долины Авалона. Книга Первая. Светлый Образ» онлайн - страница 62

Ступил я на порог, разулся рядом с ботинками брата и понял, что кухня не убрана. Гости всё ещё были внутри, раз никто не побеспокоился об этом. Эдвине помыл руки под краном, схватил один сочный персик из корзинки и просунул под воду и его, хотя они и так уже были чисты. Пока он смаковал фрукт, я прошёл к лестнице наверх и задался вопросом вслух:

– Интересно, кто приходил с принцем? И дорисовала ли его мама… Если она сейчас рисует его, верно будет, что все собрались в её мастерской.

– Ну, ты и про папу не забывай, он точно уже приехал в дом! Не заметил запряжённых лошадей? У конюшни близ нашего двора. Мы рядом с ней проходили как раз. – Делится замечанием Эдвине, выбрасывая косточку от персика в ведро для мусора. Пока он подходит ко мне, берусь отвечать аналогичное:

– Я про это тоже думал. Тогда они в правой башне, где мы тренируемся, когда не на выезде. Раз уж здесь никого нет, предлагаю в мою комнату!

– Не, я ждать не хочу!

– Но мама просила их не отвлекать.

– Она просила не отвлекать их от пиршества, а они сейчас совсем не тут!

– Ты думаешь, что, умничая, тебя не накажут?

– Тоже мне, страшно-то как! Пошли сразу в мастерскую, мне не терпится показать маме твой ужасный рисунок!

– Нет, Эдви, я рисовал это лишь для твоих глаз.

– Ну, поймаешь – тогда не покажу! – говорит он это, уже убегая от меня наверх.

– Эдвине, я вообще-то по-хорошему попросил! – остаётся только проследовать за ним, ведь уже прилично отстал.

Раскрытые двери наверху ввели меня в заблуждение – я опешил, ловя себя на том, что брат так нагло зашёл в мастерскую мамы, когда нас обычно за это сильно ругали. Красивое длинное полотно сразу бросилось мне в глаза. Оно лежало на диване, верней, струилось с него на пол в неподвижной красоте на ней изваянного. Издалека было сложно определить, что это, но наличие красных и чёрных оттенков убеждали меня в том, что это были розы. Никого внутри не было, окна закрыты, пелена молчания билась об стены, не способная вырваться и закричать о своей омерзительности. Сзади меня, в тени, обманутый сладкой надеждой застать тут всех, стоял Эдвине. И когда я развернулся, определяя взглядом очертания его лица, я, можно сказать, их не увидел. Безлицый, со впалыми глазами, он прикрывал ладошками свой рот, а красные вьющиеся волосы нависли пеленой перед его взором, над его носом, словно не дышащим в этот момент.

Эдвине плакал, не издавая и звука, как это треклятое помещение. Стены давили на меня и казались узкими, уже любой одежды.

– Что с тобой такое? – спрашиваю, улыбаясь ему, стараясь осознать, что там всё-таки за моей спиной. Я начинаю чувствовать, как мои глаза разъедает мрак, тот же, что и съел всего моего брата только что. Не сказав мне ни слова, Эдви несётся вперёд, несётся к тому полотну, свисающему с мебели этой своей невероятной красотой очертаний. И лишь одно единственное слово, сорвавшееся с его губ, проясняет мне всё происходящее сейчас:

– Мама! – я не мог видеть его слёз, водопадом стекавших с глаз, а после и по мягким ладоням, прижимавшимся, трясущимся от страха. Не мог слышать его всхлипы, его надрывный плач, зовущий её, ещё не скорбящий, но раздирающий мои уши. Но я мог обернуться, и это было единственным, что я сделал. Дальше ноги сами отправили меня к ней, я шёл и не видел ничего, нет, я даже не шёл, а просто плыл в чернильном океане слёз своего брата: его крики стали шумом бьющегося о берег прилива, а мои холодные пальцы – камнями, желавшими упасть и поселиться навсегда в этих его слезах, пытаясь приглушить что-то, чего я ещё не ощущал… Чего не хотел дозволить чувствовать и ему. Только что он смеялся, ел тот солнечный фрукт, только что он дрался со мной, заставлял весь день меня делать всякие глупости… И вот я здесь, смотрю на великолепный ужас, невозможно быстро порвавший его сердце! Мне не было так больно, пока я сдерживал свои эмоции, пока руки мои, пока пальцы-камушки не утонули в пене её белоснежных вымазанных кровью волос. Я увидел лицо своей мёртвой мамы. И медленные-медленные крапинки слёз солёными дорожками очертили мои бледные щёки. Розы – её вспоротое тело, краски – её алая кровь, сама картина безумно красивой и такой холодной, такой прекрасной женщины не стоила её смерти. Она была дорога нам живой, но теперь пустой взгляд, смотрящий мне в душу, не имел никакой цены. На секунду в моём сознании даже поселилась мысль о том, как она посмела вот так нас оставить.