Читать «Дневники 1862–1910» онлайн - страница 105

Очень холодно и пасмурно. Дня три был такой сильный северный ветер, что все сидели дома. Вася Кузминский из детского пистолета подстрелил Саше глаз и сделал кровяное пятно. Прошлую всю ночь Ванечка не спал, у него живот болел, и я возилась с ним до трех часов, и потом до пятого не спала. Сирень, ландыши – отцвели. Ванечка с няней принесли ночные фиалки. Пошли белые грибы. Очень сухо, трава плоха. Раевский говорил, что у них голод в Епифанском уезде. От Маши письмо, ей, видно, весело у Философовых, и я этому очень рада.

1 июня. Всё были гости. Приезжал муж Анненковой, помещик, занятый юридическими науками, вульгарный, странный человек, но, говорят, доброты и деликатности бесконечной. Привозил с собой Нелюбова, судебного следователя из Льгова, их города уездного: худого, черного идеалиста, восторженного и мрачного. Потом провел вечер Суворин, «Новое время». Он производит впечатление человека робкого и очень интересующегося всем. Он просил позволения привезти или прислать скульптора – еврея из Парижа, лепить всю фигуру Льва Николаевича, и я просила присылать, а Левочка отмалчивался, как всегда. Ему, наверное, это приятно.

Вчера вечером были Самарин Петр Федорович, Бестужев-генерал и Давыдов. Левочка ходил в Тулу пешком, хотел видеть бойню скотины, но вчера не били, и он только видел самое место. Из Тулы привез его на извозчике Давыдов. Ходили вечером гулять, с Давыдовым всё легче и лучше отношения, он очень приятный человек. Пришлось Самарину и Бестужеву рассказывать о моем посещении государя и весь разговор.

Как страшно все этим интересуются! А настоящего мотива, самого глубокого всей моей поездки в Петербург никто не угадывает. Всему причиной «Крейцерова соната». Эта повесть бросила на меня тень; одни подозревают, что она взята из нашей жизни, другие меня жалеют. Государь и тот сказал: «Мне жаль его бедную жену». Дядя Костя мне сказал в Москве, что я сделалась жертвой и меня все жалеют. Вот мне и захотелось показать, как я мало похожа на жертву, и заставить о себе говорить; это сделалось инстинктивно. Успех свой у государя я знала вперед: еще не утратила я той силы, которую имела, чтоб привлечь людей симпатией, и я увлекла его и речью, и симпатией. Но мне еще нужно было для публики выхлопотать эту повесть. Все знают, что я ее выпросила у царя. Если б вся эта повесть была написана с меня и наших отношений, то, конечно, я не стала бы ее выпрашивать для распространения. Это поймет и подумает всякий.

Отзывы государя обо мне со всех сторон крайне лестные. Он сказал Шереметевой, что жалеет, что у него в этот день было спешное дело и он не мог продлить со мной столь интересную и приятную для него беседу. Графиня Толстая, Александра Андреевна, писала мне, что я произвела отличное впечатление. Княгиня Урусова сказала, что ей Жуковский говорил, будто государь нашел меня очень искренней, простой, симпатичной и не думал, что я еще так молода и красива. Всё это пища моему женскому тщеславию и месть за то, что мой собственный муж не только никогда не старался поднять меня общественно, но, напротив, всегда старался унизить. Никогда не могла понять – почему?