Читать «Дневник горожанки. Петербург в отражениях» онлайн - страница 69

Яков Гордин: «Бродский существовал вне правил»

В городе в очередной раз отмечали День рождения Иосифа Бродского. 24 мая ему бы исполнилось 64 года. А 40 лет назад поэт был приговорен к пяти годам ссылке за «тунеядство».

Город запомнил его молодым, талантливым и опальным. Все остальное — слава, все мыслимые и немыслимы почести свалились уже там, за железным занавесом.

Его друзья, соратники, враги — рассеяны по свету. В Петербурге принято в эти дни приходить в музей Ахматовой. Анна Андреевна по сей день «опекает» Джозефа.

Накануне дня рождения поэта мы встретились в музее Ахматовой с другом Бродского, главным редактором журнала «Звезда» Яковом Гординым.

— Яков Аркадьевич, можете вспомнить какой-то яркий эпизод, характеризующий Бродского в юности?

— В 58 году я вернулся с целины. С Бродским я уже был знаком и однажды привел его в университет на заседание студенческого научного общества (СНО). Я там делал доклад о поэзии 20-х годов. Началось обсуждение. Иосифу было тогда 18 лет, он решил выступить в прениях и начал свое выступление с цитаты из книги Троцкого «Литература и революция». А Троцкий был под строжайшим запретом, его книга была изъята и уничтожена, так что выступление Иосифа привело в совершеннейший ужас нашего профессора, который понимал, что нужно немедленно реагировать, иначе неприятностей не оберешься… Начался скандал — я описал его в своей книге «Перекличка во мраке» (книга Я. Гордина «Перекличка во мраке. Иосиф Бродский и его собеседники» издана в Санкт-Петербурге в 2000 году — А. Б.). Причем наш профессор пришел в такое волнение, что постоянно путал фамилии Бродский и Троцкий. И кричал: «Троцкий — вон из зала!»

Это очень характерный для Бродского эпизод. Он просто жил по другим правилам. Он ведь знал, конечно, что Троцкий фигура нон-грата и вовсе не хотел бросать кому-то вызов. Просто прочитал книгу, и ему показалось, что это кстати. Он существовал вне правил, что и раздражало безумно и тех, кто был прикосновенен к власти и тех, кто не был, но предпочитал жить по правилам.

Бродский не провоцировал власть, он просто жил, как жил. И вот с этого эпизода, по-видимому, и начались его отношения с госбезопасностью. Конечно, его взяли на заметку, стали прослушивать телефон, и под этим оком недреманным он жил до ареста и после.

Таких эпизодов (может быть не столь откровенных) было много, это был его стиль.

— Но ведь он не один так жил — те, кто его окружали, жили в том же стиле?

— Да, мы были людьми сравнительно свободными, но, конечно, многое зависело от характера, от воспитания, от семьи. Наш круг практически был однороден. Мы не принимали эту действительность, но с разной степенью интенсивности. В книге я писал об одном памятном для меня вечере. Мы были с компанией у приятельницы — Елены Валихан, в том самом доме с темно-синим фасадом, воспетом в «Стансах».

«Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду…» Бродский сказал мне тогда одну фразу, причем речь шла не о политике, а об отношении к миру, к обществу. Он сказал: «Это морская пехота научила тебя не лезть на рожон». Ему было важно понять, почему его приятель не разделяет его максималистских по отношению к миру позиций.