Читать «Дневник 1939-1945» онлайн - страница 218

Неразборчиво написанное имя.

смелости стать большевиком, вместо того чтобы медленно подыхать по милости миллиардеров и жидов.

Евреи довели меня. Можно подумать, что моя первая женушка специально села в тюрьму, для того чтобы я ее оттуда вызволил. Я струсил до того, что стал оплакивать ее судьбу и добиваться ее освобождения.1 Но для меня это не красивый жест. Она даже не знает, что я ее считаю совершенно невыносимой. У нее мещанские манеры, с претензией на ученость, а самое главное - ни на грош артистизма. Что-то вроде выпускника Эколь Нормаль, неуклюжего и без чувства юмора, без всякого чувства юмора. Да и вообще я не встречал женщин с чувством юмора. Все женщины смертельно скучны, особенно когда они фривольны.

26 июля

Бомбардировка Рима несколько дней назад напомнила мне об одном американском журналисте, которого я встретил на дороге у испанской границы и провез к Франко. Он представлял одну христианско-сциентистскую газету Среднего Запада и был настоящим варваром, этакое смешение гнилого европейца с новообращенным примитивистом. Он ненавидел фашизм и кричал мне: "Мы будем бомбить Рим! Это столица фашизма!" Видимо, он хотел сказать папства, а не фашизма, но он слегка путал эти два понятия. Американские туристы все одинаковы, они путешествуют с путеводителем Бедекера, Библией или на бомбардировщике.

Бедная, агонизирующая Европа, настал твой час! Слабость Германии, не имеющей никакого политиче

1 В мае 1943 года Колетт Жерамек была арестована со своими Двумя детьми и заключена в тюрьму в Дранси. Дриё немедленно вмешался и добился ее освобождения.

ского воображения после 1940 года, как, впрочем, и во Франции, и в Англии. Каждый вечер, возвращаясь домой, я прохожу мимо немецких казарм у Дома Инвалидов. Звучат мрачные звуки горна, объявляется комендантский час. Этот горн говорит мне о конце Европы. Гитлеру не удалось гальванизировать это несуразное тело, он не смог победить американский кинематограф. А евреи - это мы сами с нашими гримасами, жертвы больших городов. Наконец-то "НРф" действительно умер. Бедный старый Полан, прижимающий к груди обломки французской литературы (сюрреалисты, евреи, профессора, которые считают себя такими же свободными, как Бодлер и Рембо).

Какой же это был маниакальный рефлекс, который заставил меня тащить за собой этого фантома, этот съежившийся ком бумаги.

Фантомом я стал сам, и поэтому пришло время умирать. Я сейчас как тот влюбленый, стоящий перед тридцатилетней девицей, которую я желал, когда ей было 18 лет; теперь она моя, и я не знаю, что с ней делать. Она вдова, и у нее есть маленькая дочь, а для меня ей по-прежнему 18 лет. Но мне-то сейчас 50, и я представляю, как бы она могла влюбиться в меня. Она почти что влюблена в меня..., но не совсем. Повсюду эта прерванная любовь. Волосы мои выпали, у меня появилось брюшко, несмотря на утреннюю гимнастику, а мои ласки слишком заумны и похожи на реминес-ценции.