Читать «Диброва Владимир. Рассказы» онлайн - страница 7
Владимир Георгиевич Диброва
Рассвет. Радиоточка еще спит, а выбритый Каленик уже сидит на кухне и учит собранные за прошлый день английские слова. Каждое из них он проговаривает по-особенному, не так, как остальные. Издалека он похож на каменную скифскую бабу, вблизи благоухает «Сиренью». Заслышав, что в туалете шумит вода, он подымается и, покачиваясь, выходит на мороз. А на кухне, как ни проветривай, еще несколько часов цветут сиреневые рощи.
Вечером только и разговоров что о нем.
Храп — это болезнь или распущенность?
Где он пропадает весь день?
Позавчера ему с почты пришло извещение на денежный перевод. Почему он нам ничего не поставил? Нельзя же быть таким жмотом.
— И вообще, — говорит завкафедрой иностранных языков школы милиции, — фамилия его как? Масло, с ударением на первом слоге. А он всем говорит, что он Масло, с ударением на втором. К чему это извращение?!
Игорь-киевлянин заступается за Каленика и приводит лингвистическое объяснение.
— Вот вы, хохлы, всегда так! — отвечает на это завкафедрой. — Упираетесь там, где не надо. А там, где нужна ясность, напускаете туман.
— Например?
— Да вот хотя бы тот же ваш Шевченко! Вот скажи честно, националист он или нет?
— В каком смысле?
— В прямом. Да или нет? Есть, говорят, у него один стишок…
— Не понимаю ваших критериев.
— Критерий у нас один: да или нет! Не надо только бояться сказать правду.
За Игоря заступаются. У каждого народа, говорят соседи, есть хорошие и отрицательные представители. У всех были свои полицаи, татары и петлюровцы. А у вас — власовцы. Так что давайте не будем!
Бутылку допивают второпях, от анекдотов воздерживаются.
Около двенадцати, когда все улеглись, в комнату входит Каленик. Судя по движениям и возгласам, он сильно выпил. Свет он не зажигает, больно бьется о стол.
— Спишь? — спрашивает он у Игоря.
— Сплю.
— Ну извини.
Он бредет в ванную, там моет ноги и стирает носки.
— Это не народ, — говорит он, вернувшись, — а быдло! Слышишь? Или ты уже спишь? Конформисты! Вертухаи! Не могу, говорит, при всем желании. Обратись к кому-нибудь еще. А я ему и коньячок «Юбилейный», армянский, и на «вы»… Гад! Точно как тот, с которым я когда-то служил. Тоже — земеля, братан! Идем мы с ним, помню. Вдруг подзывает нас «дед», бухой, Торсунов, как сейчас фамилию помню, а мы тогда еще салаги были, иди, говорит, сюда! Ты кто? — спрашивает. Какой твоя национальность? Украинец, говорю. А ты? — спрашивает у земляка моего. Русский, тот отвечает. Тогда, значит, так, говорит «дед», русский — иди куда шел, а хохол — вот тебе тачка, привезешь мне двадцать тачек угля, тогда свободен. Что ж, пришлось возить. А с этим больше не разговаривал… Есть еще где-нибудь нация хуже, чем мы? Вот ответь! Молчишь? И язык погиб. Дома ты с женой, с детьми на каком языке разговариваешь? Не слышу. Молчишь?.. И я так же точно. Только тут вот и растрынделись. Потому что нет его, языка! Ёк! Капут! В Киеве пара недобитков, может, и осталась, чтоб делегации встречать, и кучка таких же во Львове. Но галичане — еще большие приспособленцы, чем мы. А писатели? Знаю я, как они пишут. Навыковыривают красивых слов из старых книжек, разложат перед глазами и суют в свои «произведения». Скажешь, вру? А вот давай я тебя проверю. Стих «
