Читать «Дети Джанкоя. Документальная повесть» онлайн - страница 10
Максим Александрович Осипов
Ностальгия по СССР сделалась общим местом — все нас боялись, и было много хорошего: бесплатное (что это значит?) здравоохранение, огромные тиражи литературных журналов, . Вышедшие из Египта евреи тоже тепло вспоминали неволю: и «котлы с мясом», и «рыбу, которую ели в Египте даром, дыни и огурцы», а может быть, и египетскую медицину, и — кто знает? — образование.
«В сиротские пелеринки / Облаченные отродясь — / Перестаньте справлять поминкио Эдему, в котором вас / Не было», — дачу Цветаевых советская власть сровняла с землей, там теперь танцплощадка того самого дома отдыха, где зарыбленный пруд и так неласковы к отдыхающим. Напротив больницы — музей: из вещей Цветаевой только зеркало, в котором, возможно, она отражалась. В завершение экскурсии девушка высоким голосом декламирует «Моим стихам» и объявляет, что их наконец настал.
Настоящих фанатиков мало. Вот, однако, один из них: в тридцать восьмом расстреляли отца, и сам успел посидеть — протестовал против ввода советских войск в Венгрию, Хрущев его вскоре выпустил (Хрущева он ненавидит).
А как же отец?
— Да, перегибы былио, между прочим, и Черчилль ведь отмечал… — Заграничный успех тоже ценится.
Профессор ничем не рискует, иное дело трезвый спокойный К., инженер из Московской области.
К. требуются антикоагулянты (средства, которые препятствуют образованию тромбов) — риск в его случае очень высок. Два варианта — дешевый и дорогой, и оба ему не подходят: дешевый требует частых анализов, их не делают в его поликлинике, а дорогой — почти четырех тысяч в месяц, которых нет.
— Раньше мы зарабатывали, теперь перестали. Кризис. Плата за Крым.
Очень ясное понимание.
— И что, мы готовы платить?
— Да, — отвечает К. неожиданно, — мы готовы.
— А что делать тем, кто платить не готов?
Пожимает плечами:
— Ложиться и умирать.
Умирать-то первым — ему, но «
На такую идейность, однако, способны не все.
— Нина Ивановна, вы, значит, жили в Москве. А работали кем?
— О, у меня была лучшая в мире работа. Шлифовальщицей. На часовом заводе имени Кирова. Заходишь в инструментальный цех… — Нина Ивановна зажмуривается. — До сих пор этот запах снится, в мире нет лучше запаха.
— А ушли почему?
— А они зарплату стали задерживать. И ушла. На хер мне эту пыль глотать.
«Из всех врачи лучше», говорил , однокурсник матери и ее друг, после тюрьмы и ссылки (сидел в начале восьмидесятых за сионистскую деятельность). Комплимент сомнительный, но заслуженный. Российская медицина, как и советская, — часть репрессивной системы: из больницы не отпускают, работать не разрешили, рожать запретили, в операции отказали, состояние тяжелое, температура нормальная, посещение с шести до восьми. Нет, в другую больницу нельзя: транспортировки не вынесет, — не спрашивайте почему. Нельзя того и сего — кофе пить, самолетом летать, волноваться нельзя, нагибаться, спать на левом боку, машину водить, поднимать тяжести, в отделение нельзя без бахил. Чего вы хотите? — вы же целый день за компьютером, вам уже шестьдесят (или сто), поздно к врачу пришли, сами во всем виноваты — не совершайте преступлений, и вы не будете сидеть в лагере. Есть распорядки, стандарты, план. Могут и посочувствовать: юной скрипачке, у которой болела спина, тетя-профессор, заслуженный врач, дала хороший совет — держать скрипку в другой руке. Могут, сделав административную гадость, вздохнуть: «Такая у нас страна».