Читать «Держава (том второй)» онлайн - страница 279
Валерий Аркадьевич Кормилицын
Пили за всё. Даже за жареных маньчжурских кузнечиков.
Ночевать, разумеется, Аким остался в казарме.
Утром, вернее днём, в канцелярии полка он написал рапорт об исходотайствовании отпуска.
Дико больной полковой адъютант — не Эльснер, получивший штабс–капитана и принявший роту, а поручик Буданов, понёс рапорт на подпись Щербачёву.
В результате, Рубанов отбыл в полугодовой отпуск для поправки здоровья.
Отпуск!
Лёжа на диване, Аким просматривал газеты, узнав, что русский консул получил из Порт—Артура письмо, сообщающее подробности относительно употребления японцами особого снаряда в форме сосиски, который они бросают в ретраншемент, где он рвётся и издаёт такое зловоние, что солдаты падают в обморок.
«Врут, — решил Аким. — Просто корреспондент в казарму зашёл, когда нижние чины дружно сапоги сняли… И портянки на просушку развесили. Вот офицер и нагородил ему ерунды для смеха. Ага! Занимательная статейка: «Концерт Зигфрида Вагнера возбудил оживлённые толки в музыкальном мире, прессе и публике. Общее мнение, что сын великого Рихарда и внук Листа не унаследовал выдающегося музыкального таланта. Композитором он оказался посредственным, но дирижёром превосходным». — Следует Ольгу в театр пригласить. Заслужила дама… Жаль, Натали далеко», — потянувшись, вновь уткнулся в газету: «Мукден. Вчерашний день прошёл спокойно. Японцы не пытались наступать. Ночь прошла без канонады. Погода стала холоднее». — Ясное дело, ноябрь на дворе, — взял из вазочки конфету, и вновь уставился в газету: «Японские власти озабочены обеспечением для армии тёплой одежды. Каждому солдату выдана шуба с большим меховым воротником, тёплая шапка, наушники и две пары сапог. Из Японии высылается большое количество переносных печей». — Ояму не сравнить с Куропаткиным. Наши ползимы в шинелях на рыбьем меху ходить будут, и гаолян в кострах жечь. Зато к лету полушубки и печки подвезут, — иронично покачал головой на подушке. — А полковник Яблочкин нам бесконечно твердил, что царь требует от офицеров с любовью и вниманием относиться к нижним чинам, с сердечностью вникать в их нужды и приближать к себе. Лучше об искусстве почитать. Чего у нас в Питере ставят? Та–а–к: «Сегодня в театре Комиссаржевской в первый раз шла пьеса М. Горького «Дачники». Театр был битком набит, несмотря на громадные цены. В зрительном зале весь литературный и журнальный мир Петербурга…», — бросить бы туда японскую бомбу–вонючку… Люди воюют, а эти по жёлтым домикам или театрам шляются, — продолжил чтение: «Пьеса проникнута искренней тоской по лучшей жизни. Её недостаток — калейдоскопичность: слишком много фигур, сцен. Всё это толчётся и недостаточно организовано в драму». — Опять война: «Хуаньшань. 11‑го ноября. По всему фронту нашими охотничьими командами произведена разведка в сторожевых охранениях неприятеля. Разведка оказалась удачной. Каждой команде удалось захватить пленных». — Ну вот. Дело другое. Пусть Дубасов с братом ордена зарабатывают, — отложил газеты и задумался о Натали. — Ну почему в жизни всё складывается наоборот… Мечтаю об одной, а рядом та, о которой мечтают другие, — расстроившись, вновь поднёс к глазам газету и прочёл: «Петербург, 12 ноября. В виду наступившего 50-летия Севастопольской обороны, газеты приводят число живых участников этой славной защиты. Осталось в живых: 108 офицеров и 2000 нижних чинов». — Совсем мало… Через полвека и нас станут подсчитывать… Не знаю, войду ли в число последних 108 живых офицеров русско–японской войны. Что там ещё? «Нью—Йорк. (Рейтер). У приехавшего на всемирную выставку японского принца Фушима украдены в отеле драгоценности на 5000 долларов». — Это ему за мои утерянные денежки боженька отомстил», — на этой пафосной мысли, уронив на пол газету, крепко уснул, всё ещё ожидая во сне японского артобстрела или нападения гвардейской дивизии из армии генерала Куроки.