Читать «День Литературы 141» онлайн - страница 6

Семён Шуртаков БУХТА ВСТРЕЧИ <i> Мои и Виталия Маслова жизненные пути-дороги перекрестились в 1960 году, если и не на краю света, то уж определённо на краю земли – в той географической точке России, где великая сибирская река Лена впадает в Ледовитый океан. Меня занесло туда задание московского журнала, заинтересовавшегося, как идёт "прирастание России Сибирью", а Виталий нёс службу на гидрографическом судне с поэтическим названием "Иней", которое на ту пору оказалось в той самой точке – бухте Тикси. Местное начальство приезд писателя в столь дальний угол посчитало явлением редкостным, едва ли не уникальным, и в просторном доме культуры устроило многолюдный литературный вечер, в котором только ответы на вопросы из зала заняли больше часа. Именно этот вечер и оказался тем перекрёстком, о котором сказано выше, а так то ли я попал бы на "Иней", то ли нет – в Тиксинском порту бросают якоря десятки разных кораблей...<i>К творческому портрету Виталия Маслова На другой день Виталий вместе со своим товарищем Иваном Жилиным пришли ко мне в гостиницу. Пришли, естественно, не с пустыми руками, а с рукописями. Знакомимся. Иван и в том, как ведёт себя, и в стихах – весь нараспашку. В разговоре за словом в карман не лезет. Вообще-то открытость – исконная черта русского характера и, наверное, скорее положительная, чем отрицательная. Но говорить он торопится и частенько с его быстрого языка слетают слова легковесные, не продуманные, а как бы первые попавшие. Такая же картина и в стихах: даже при беглом прочтении их резали глаз неточность, приблизительность, а то и полное несоответствие многих слов и образов. Виталий сдержан во всём: и в слове, и даже в жесте. Речь его медлительна, словно сквозь тяжёлые жернова сначала проходит, прежде чем словесную форму обретает. Но уж скажет – как припечатает. Если же кому-то то или другое из сказанного оспорить захотелось, что ж, он выслушает, но на твои доводы, в свою очередь, приведёт новые доказательства правоты собственной точки зрения. Среди его стихов немало было достаточно серьёзных по своему содержанию. Однако им не хватало той поэтической лёгкости, которая только и делает вроде бы обыкновенные слова – поэзией. Не лучше обстояло дело и с прозой. В прочитанных мною записях будто солнечными пятнами в заповедном лесу проступали отдельные картины, пейзажные зарисовки, попытки постижения человеческих характеров. Но всё это было не более чем подступами, попытками выразить в слове увиденное и пережитое. По всему чувствовалось, что человеку есть что сказать, но он пока ещё не умеет, не знает, как это сделать. Перед начинающим литератором как бы простиралась длинная и отнюдь не гладкая, с многими колдобинами, дорога – дорога обретения своего собственного языка, своего, лишь тебе одному присущего, стиля. И по этой дороге Виталий делал ещё только первые, самые первые шаги. Разумеется, я не собирался запугивать парня великими трудностями пути, который он выбрал. Но в то же время и хвалить его пока было не за что, памятуя, что горькое лечит, а сладкое калечит. Так что будем считать, что у нас тогда, в бухте Тикси, просто состоялся серьёзный мужской разговор. Не мной первым замечено: человеку свойственно мерить других своим аршином, то есть вольно или невольно "прикидывать", соизмерять собственную биографию с биографией кого-то из своих знакомых. Вот и я, во время разговора с Виталием, не раз вспоминал, как со своими первыми, далеко не совершенными сочинениями поступил в Литературный институт и потом проходил пятилетнюю школу в семинарах Федора Гладкова, Константина Паустовского, Леонида Леонова. Вот бы и Виталию или в нашем институте поучиться, или хотя бы разок-другой поучаствовать в семинарах молодых писателей, которые в те времена проводились у нас постоянно, систематически, как на областных, так и на республиканских и всесоюзных уровнях. Но как ему угадать на такой семинар, по семь-восемь месяцев обретаясь во льдах Арктики?!. Тикси – середина великого Северного пути, здесь встречаются корабли, идущие с Запада на Восток и с Востока на Запад. А ещё приходилось слышать, что и само название бухты по-якутски обозначает "встречу". И как же тогда здорово получается: двух человек, один из которых родился в Архангельской области, а другой – в Нижегородской, судьба свела не где-нибудь, а за тысячи вёрст, на берегу Ледовитого океана в бухте Встреч – какой-то виртуальной мистикой веет от этой насквозь реальной истории, не правда ли?.. Виталий, конечно же, пригласил меня на свой "Иней" и весь следующий день я провёл на корабле. Тут наши "роли" как бы поменялись: мастер, в тонкостях знающий своё дело, водил по кораблю и объяснял эти тонкости неофиту, полному профану и в радиотехнике, и во многом другом… *** Дороги наши с Виталием в Тикси сошлись, многие же годы потом видеться нам не приходилось. Он продолжал ходить ледовым Северным путём, совершил длительное плавание аж в Антарктиду, затем, как отличный специалист, был переведён на высокую должность начальника радиостанции нашего первого атомного ледокола "Ленин". В моей жизни за эти годы тоже больших перемен не произошло. Разве что прибавился "семинарский" опыт: я принимал участие во многих, в том числе и знаменитом Читинском совещании молодых писателей Сибири и Дальнего Востока, а потом был приглашён на работу в Литературный институт – также в качестве руководителя творческого семинара прозы. Однако же, связь наша с Виталием все эти годы не прерывалась. Виталий из разных точек Арктики слал мне свои сочинения, я делал обстоятельный, вот именно семинарский разбор их, как по форме, так и по содержанию, и отсылал обратно. Правда, хоть и не часто, но бывали случаи: тут своих дел невпроворот, а заглянул в почтовый ящик – там очередная бандероль от Виталия "Как быть, что делать? Делал я так: на минутку сосредотачивался, представлял бескрайние ледовые поля Арктики, что для меня было проще простого – из Тикси я летал на ледовую разведку и созерцал те самые поля под полуночным солнцем, ни много ни мало восемь часов, – затем видел сокрушающий те поля атомоход, а в его радиорубке отъединённого, отодвинутого льдами ото всего мира Виталия и... и брался за чтение присланных им рассказов… Первый класс – не самый ли трудный в нашем деле – похоже, близился к завершению: Виталий стал присылать вещи, в которых не просто описывались какие-то события или жизненные факты, а изображался человек, оказавшийся в центре тех событий, его внутренний мир, его, в конечном счете, характер. Ну и, конечно же, теперь куда больше заботы стал проявлять молодой автор о сюжете и композиционном построении своих вещей, о том, чтобы читательский интерес от страницы к странице возрастал, а не наоборот. Второй, доработанный по моим замечаниям и пожеланиям вариант рассказа "Слепой в тундре" (название потом будет изменено на "Северную быль") я не стал посылать почтой, а лично отнёс в столичный миллионнотиражный журнал "Смена", поскольку в редакциях меня, к тому времени автора нескольких книг, знали поближе, чем начальника радио пусть и на самом большом в мире ледоколе. Редактор попросил меня написать краткое напутственное слово, что мной с готовностью и было сделано. Моё дружеское напутствие невелико по объёму и его, наверное, есть смысл процитировать – всё же это первый выход Виталия Маслова к читателю: "Первые стихи и рассказы Виталия Маслова все были посвящены Северу, морю. Это и понятно: вся жизнь его связана с Севером и морем. Родился он на Мезени и с ранних мальчишеских лет плавает в Северных морях. Сначала на рыбацких посудинах, затем на гидрографических судах, а в последнее время на атомоходе "Ленин". Виталий Маслов радист и очень любит свою специальность, как любит и свой родной Север. Это последнее мне бы хотелось особо подчеркнуть. Способностью видеть наделён всякий, удивляться же перед увиденным, "заметить" его дано далеко не каждому. Говорят, что с этого удивления – удивления не только перед чем-то необыкновенным, из ряда вон выходящим, а и перед обычным, обыденным, рядовым – и начинается писатель. Если это справедливо, то не менее справедливо, наверное, и другое: каждый берущийся за перо должен также хорошо знать и обязательно любить то, о чём он собирается писать. По моему глубокому убеждению, без этой любви и не может быть настоящего писателя. "Северная быль" – первый рассказ Маслова, публикующийся в столичном журнале. Виталий Маслов как бы выходит в большое и трудное литературное плавание. От всей души желаю ему попутного ветра!" Первый рубеж Виталием Масловым был, наконец, взят. Дальше пошло вроде бы полегче. Один за другим появляются рассказы "Заиндевелые бока" и "Никола Поморский", "Свадьба", "Восьминка", "Едома". Один за другим – это разумеется, не так, что один сегодня, а другой послезавтра: и написание каждой вещи, и их публикации разделяют не дни или недели, а годы..." Постепенно рассказов подкопилось на сборник и Виталий, назвав его "Крутая Дресва", понёс в Мурманское издательство. Там рукопись почитали и сказали, что готовы её издать, но хорошо бы какой-то известный писатель написал предисловие. Виталий, недолго думая, назвал меня, хотя, полагаю, решающую роль тут играла не столь уж большая моя известность, сколько то, что в те годы написанное им лучше меня никто не знал. Я получил от главного редактора издательства официальное письмо и с радостью за Виталия написал вступление к сборнику. И – поскольку оно представляет довольно важный штрих к творческому портрету Виталия Маслова, мне бы хотелось его тоже привести хотя бы фрагментарно. "…Книга эта, как уже и так понятно, – о Севере. Она сурова по общей тональности, как суров и край, в котором живут её герои-земляки и потомки великого помора Михаилы Ломоносова. Может, даже кому-то покажется, что некоторым рассказам недостаёт светлых красок, а кто-то и так подумает: надо ли, по прошествии стольких лет, писать о трудных послевоенных временах? Зачем вспоминать о голодных годах, о какой-то "восьминке" чая, когда давно уже и хлеба все едят досыта, и чая любого сорта и любой крепости можно пить до отвала?! Но если мы говорим нынешней молодежи, что восстановление разрушенной и обескровленной войной жизни стоило нам огромных нечеловеческих усилий, что это, после ратного, был ещё один великий подвиг народа, – откуда молодёжь узнает об этих усилиях, об этом подвиге, поскольку она видит всего лишь плоды этих усилий, их конечный результат? Рассказы В.Маслова – именно о подвиге народа в тяжелейшие послевоенные годы, о суровом мужестве, и, если так можно сказать, неисчерпаемой стойкости его духа. Много жизненных невзгод обрушивается на жителей Крутой Дресвы; в этой северной деревушке нет ни одного дома, где бы война не оставила своей страшной отметины: в одной семье погиб сын или муж, в соседней – и тот и другой, в третьей ушли на фронт пять сыновей и ни один не вернулся... Неразумное, недальновидное местное руководство усугубляет и без того немалые трудности послевоенной жизни. Происходит непонимание со стороны некоторых руководителей ни сути народной жизни, ни его, народа, устремлений. Именно в этом и заключается трагедия Марии Павловской из рассказа "Свадьба". Тут следует, видимо, сказать, что автор отнюдь не занимается живописанием тех трудностей, о которых идёт речь, он далёк от мысли смаковать эти трудности и приковывать к ним и только к ним читательское внимание. Нет и нет! В.Маслов пишет обо всём этом с сердечной болью: ведь он не со стороны глядит на Крутую Дресву, он здесь не заезжий корреспондент, а свой человек. Он живёт думами и чаяниями северной деревни; он незримо сидит с земляками и за свадебным столом ("Свадьба") и в доме Анфисы Алексеевны ("Никола Поморский"), он делит с ними и самые радостные и самые горькие минуты. Автор в своих рассказах создаёт как бы обобщённый образ помора-северянина со своим особым складом характера, со своим взглядом на жизнь и со своим самобытным языком. Обобщённый, разумеется, не в понимании абстрактный. Нет. Масловские герои, как и все живые люди, каждый на особицу и лицом и голосом, да что голосом – интонация и то у каждого своя. Но запоминаясь каждый сам по себе, они, вместе с тем, и как бы "дополняют" друг друга. Главное же – через художественно зримый показ нелёгкой жизни северян автор рисует впечатляющую картину народной жизни, показывает несгибаемую стойкость своих героев, их высокую нравственную красоту. Особенно сильными в этом отношении являются рассказы: "В тундре" и "Восьминка", написанные сурово, сдержанно и оттого пронзительно. В.Маслов по-сыновьи беззаветно любит свой Север. И любовь эта – на всю жизнь. И хотя о Севере уже немало писалось и пишется по сей день – Виталий Маслов сказал своё слово. Герои его рассказов – правдивые и чистые, сильные духом люди. Знакомство с ними и нас, читателей, делает сильнее. А не для этого ли, кроме всего прочего, и пишутся книги?!" Радость наша с Виталием, увы, оказалась преждевременной. Некая высокопоставленная дама посчитала книгу недостаточно светлой и оптимистичной. Она отдавала должное тому, как проникновенно написаны рассказы, даже признавалась, что некоторые из них "читала и плакала". Однако же, из этого похвального воздействия истинно художественной литературы она делала довольно странный вывод: "но не всем же плакать!" И "Крутая Дресва" книгой не стала... *** В 70-80-ые годы мы с Виталием уже не только продолжали переписываться, но и постоянно виделись. Я говорю о зимах – каждую зиму Виталий приезжал в Москву. Бывало, что и по нескольку раз. И у нас всегда находилось о чём поговорить, если беседа наша продолжалась час или два, а хоть и целый день. Веской причиной систематических приездов в столицы, кроме чисто литературных дел, было и ещё одно обстоятельство. Давненько интересуюсь я старыми книгами. И самый большой, если не сказать пристрастный мой интерес – книги по отечественной истории и славянорусской культуре. Знающие люди даже считают, что мне удалось собрать приличную библиотеку. И поскольку, постоянно бывая у меня в гостях, Виталий видел эту библиотеку, постепенно и он тоже пристрастился к книгособирательству. Но это, конечно, вовсе не значило, что к каждому его приезду в Москву букинисты выкладывали перед нами припасённые раритеты. Ценную редкую книгу приходится искать не только месяцами, но и годами. И у нас с Виталием был установлен такой порядок. Получив за очередную навигацию солидную зарплату, немалую часть её Виталий, как нынче говорят, отстёгивал на книги. А я потом, шастая по букинистическим магазинам, вместе с книгами для себя выискивал нужные издания и для товарища. Мне это было не в тягость, поскольку интересы наши были близко родственными. Мне удалось "ухватить" изрядное число редких изданий, таких например, как знаменитая "История города Архангельского" В.Крестинина и "Записки о русском Севере" академика И.Лепехина, напечатанные ещё в ХVIII веке, "Раскол русского старообрядства" Я.Щапова, "О повреждении нравов" М.Щербатова. А как радовался Виталий, когда посчастливилось отыскать для него "Историю Государства Российского" Н.М. Карамзина в 12 томах! *** Не раз и не два Виталий приглашал меня побывать в его родной Сёмже. И такая поездка состоялась. Из Архангельска до Мезени – местным самолётиком. Из Мезени ещё восемнадцать километров – на чём придётся, но лучше и вернее – на уазике-вездеходе. И вот она – Сёмжа. Место первые поселенцы деревни выбрали знатное: здесь в Мезенскую губу впадает небольшая речка Сёмжа. И вот по высокому уступу междуречья раскиданы большие, присадистые дома. Правда, хорошо, если половина из них обитаемы круглый год, во второй же половине живут так называемые дачники, то есть те же сёмжинцы или их родственники, но приезжающие только на "дачный" сезон – на лето. Родовое гнездо Виталия находится в самой середине селения. Это большущий двухэтажный домина с огромным пустующим двором и сеновалом, с различными хозяйственными пристройками. Мне для проживания выделена на втором этаже персональная уютная комнатёнка, и я в ней с дороги, едва коснувшись подушки, сладко засыпаю. Под вечер, за старинным, с медалями, тульским самоваром, поближе знакомлюсь с родителями Виталия – отцом Семёном Виссарионовичем. С удовольствием слушаю такой неповтори- мый, такой певуче-музыкальный северный говорок и чувствую себя так же хорошо, как на своей родине в Нижегородском селе Кузьминке, где тоже "дачником" живу каждое лето. Вот разве что здешний мягкий говор отличается от нашего круглого, как колесо, окающего, – вся и разница... На другой день мы с Виталием побывали в уже известном мне по его рассказам Доме памяти, сама идея которого и её воплощение целиком принадлежат моему другу. Человек смертен – это непреложно. Но так ли уж непреложно, чтобы с уходом человека из жизни уходила в небытие и память о нём? Сколько жителей Сёмжи сложили свои головы, защитив свою Родину, а значит и родную Сёмжу в Отечественной войне! И почему бы идущим во след поколениям не сохранить священную память о них? Да, стоят величественные памятники павшим на поле боя воинам на Мамаевом кургане под Сталинградом, на Прохоровском поле под Белгородом, на Поклонной горе в Москве. Но это – памятники ВСЕМ, памятники миллионам. Но почему бы и в каждом городе, каждом селе не иметь хотя бы Дома памяти, где бы поимённо были помянуты те, кто ушёл из этого города или села на войну и не вернулся. И именно такой Дом – не первый ли в России? – создал Виталий Маслов в Сёмже, где собрал имена поморов, погибших во всех войнах, начиная с XIX века, составил родословные всех сёмжинских родов. И если я и мои товарищи до этого знали Виталия как талантливого писателя, теперь узнали ещё и как – не побоюсь громкого слова – общественного деятеля, Человека, который своими деяниями творит важное и нужное не только лично для себя, а всему обществу. А ещё и обязательно добивается претворения задуманного, превращения мысли – в дело. *** Виталию Маслову, наверное, было бы пора уже и в Союз писателей вступить. Тем более что в те времена членство в Союзе имело куда большее значение, чем ныне. Правда, тогда и само вступление было обставлено более строго: например, приёмное дело абитуриента, не выпустившего ни одной книги, как правило, попросту не принималось к рассмотрению. И всё это мне, как давнему члену приёмной комиссии, было хорошо известно. В чём выход из этого тупикового положения? К тому же, после остановки "Крутой Дресвы", Виталий не опустил руки, а продолжал упорно работать и журнал "Север" публикует его роман "Круговая порука". Пришлось вспомнить ещё одно речение, которое только и могло как-то нейтрализовать общепринятое "как правило", а именно – "нет правил без исключения". Дело осложнялось лишь тем, что не все члены комиссии могут читать представленные сочинения, голосование же – тайное, бюллетенями. И, чтобы не было осечки, следовало наивозможно убедительно представить творчество архангельского помора моим сотоварищам по комиссии, что я, в меру своих сил, и постарался сделать. Полагаю, что написанное мной выступление на заседании приёмной комиссии тоже имеет прямое отношение к литературной судьбе Виталия Маслова и привожу его без больших сокращений: "Наличие одних лишь журнальных публикаций у нас, членов приёмной комиссии, вызывает, как правило, чувство некоторой настороженности: ну, вот, торопится, не мог дождаться выхода книги... Хочу заверить уважаемую комиссию, что Виталий Маслов никуда не торопится: более двух лет назад прекрасная книга рассказов "Крутая Дресва" набрана, свёрстана и подготовлена в печать в Мурманском издательстве. И если она до сих пор не увидела свет – в этом нет вины автора. Почитайте рассказ "Восьминка" в "Нашем современнике" или "Слепой в тундре", напечатанный в "Смене" – вы убедитесь, какие это велико- лепные вещи. И из таких рассказов состоит вся книга. Сам факт опубликования многих рассказов книги в упомянутых журналах, а также в нескольких номерах "Севера" уже говорит о их достаточно высоком литературном качестве. ...Уже по рассказам В.Маслова было видно, что идёт в литературу талантливый художник, имеющий что сказать людям. Роман "Круговая порука", опубликованный в "Севере" и выходящий в нынешнем году в "Современнике", – убедительно и неопровержимо подтверждает это. В.Маслов – вполне сложившийся художник со своим самобытным взглядом на жизнь и своими же, не заёмными, изобразительными средствами. И в жизненном материале, и в языке, каким пишет В.Маслов, явственно ощущается большой запас прочности, надёжности, неиссякаемого богатства. Твёрдо уверен, что у всех, познакомившихся с творчеством В.Маслова, не возникнет и малейших сомнений, что он достоин звания члена Союза писателей. Уверен, что за приём его в наш Союз мы проголосуем единогласно". Остается добавить, что за приём в Союз нового писателя комиссия и впрямь проголосовала единогласно. Заодно, может быть, стоит привести и ещё один "документ" того же времени – это каким-то образом сохранившаяся в моем архиве телеграмма из Арктики. Хотя "информации" в ней и маловато, но она в лаконично-телеграфной форме даёт понять-почувствовать наши с Виталием взаимоотношения, наше дружеское взаимопонимание, как бы воскрешает ушедшее время. "Будьте здоровы Семен Иванович новых успехов вам и новых удач все ради того же ради того же тчк скучаю по Вашей заботливой воркотне очень хочу Вас видеть = Маслов АЛ Ленин" *** Между тем, собирание масловской библиотеки продолжалось. Не говоря уже о Москве, куда бы в так называемые творческие командировки я ни ехал, старался находить время наведаться в букинистические лавки и каждый раз что-то привозил из этих поездок. Даже из Болгарии – а в Софии был большой букинистический магазин – и то как-то привёз книгу о Солунских братьях Кирилле и Мефодии. В те годы я писал историческую повесть, посвящённую освобождению Болгарии от османского ига в 1877-78 гг., и мне не раз пришлось бывать в этой славянской стране. Я наводил нужные справки в Военно-историческом музее, встречался со студентами-русистами Софийского университета. Видел я и как торжественно, красочно празднуется там День первоучителей славян Кирилла и Мефодия, День славянской письменности. В одном из праздников мне даже выпало счастье принять непосредственное участие: в колонне студентов и преподавателей университета я прошагал по центральным улицам болгарской столицы. Незабываемая картина: все радостно возбуждены, девушки и парни одеты в яркие национальные костюмы и у каждого в руках – гвоздика, море цветов... И когда я рассказывал Виталию об этом – каким живым блеском горели его глаза, ну будто он сам среди праздничных болгар себя почувствовал... И как знать – ведь не только пути жизни, но и пути мысли нашей неисповедимы, – когда именно, в какой день и час осенила Виталия идея заиметь такой праздник и нам, русским. Ответить на этот вопрос он и сам бы наверное затруднился. Может быть, началось с любви к книге, с великого уважения письменного Слова, того Слова, которое дали славянам Кирилл и Мефодий?! А ещё и так можно сказать: мало ли кому из нас, русских-советских, бывавших в Болгарии, вполне логично могло прийти в голову: хорошо бы и у нас такой праздник был! Однако же, каждый, кого "осеняла" эта мысль, тут же и задавался вопросом: а как её реализовать? В дореволюционной России и то, хотя попытка праздновать День письменности в середине XIX века и была, к концу века она сошла на-нет, заглохла, и 24 мая остался лишь церковным праздником. И какую смелость, какую недюжинную отвагу надо иметь, чтобы решиться возродить его, сделать всеобщим, народным?! И вот эта-то решимость, эта личная отвага и были проявлены Виталием Масловым. В Болгарии, как уже было сказано, День Кирилла и Мефодия давно, чуть ли не двести лет, отмечается как национальный праздник. Там "При празднике" даже издаётся тонкий, но большого формата журнал с "красноречивым" названием – "За буквите". Этот журнал я показал Виталию и посоветовал списаться с нашими болгарскими братушками. Болгары с радостной готовностью отозвались, изъявив желание поделиться своим богатым опытом. Вторая сторона начавшегося раскручиваться дела состояла в установлении контакта с идеологическими инстанциями. Идти напрямую – заведомый тупик. Если в XIX веке в споре славянофилов и западников верх остался за последними, то и в XX слово "славянофил" в соответствующих инстанциях имело отнюдь не положительный окрас. А тут ещё кто-то ведёт разговор о какой-то славянской письменности... И Виталий Маслов делает мудрый обходной маневр. Союз писателей традиционно проводил в Мурманске литературный праздник "Дни Баренцева моря". Прекрасно! По собственному списку, – прикинул Маслов, – приглашу я на этот праздник дюжину-другую (приедет половина – и то хорошо) известных русских писателей, причём известных не только своими талантами, но и своей... ну, скажем так – русско-славянской позицией. Название праздника как было, так и остаётся, но... в рамках "Дней Баренцева моря" мы отметим также 1100-летие славянской письменности, 1000-летие русской, украинской, белорусской литературы, а также прибавим сюда и 800-летие "Слова о полку…" И пусть кто-то попробует найти в этом букете великих дат какую-то идеологическую крамолу!.. Воистину – не нашли. Обком партии, пусть и негромко, не во весь голос, но поддержал идею проведения такого праздника. Теперь дело оставалось за решением всевозможных организационных вопросов. Например, 24 мая во всех школах Мурманска писатели и учителя-словесники проводят "Урок Слова". В середине дня – торжественное шествие с флагами по главной улице города. Ближе к вечеру – большой литературно-музыкальный вечер величания Слова... Надо ли дальше перечитывать список самых разнообразных мероприятий? Не правильнее ли их суммировать и сказать: приготовление Праздника заняло ни много ни мало – год! И как тут не воздать должное терпению и настойчивости Виталия Семёновича! Разумеется, воевал Маслов не один. Со всех сторон он ощущал поддержку своих друзей и единомышленников – мурманских собратьев по перу. Особо действенная помощь была оказана ответственным секретарем Мурманской писательской организации Виктором Тимофеевым – честь ему и слава! Внесла свою лепту в общее дело и областная молодёжная газета "Комсомолец Заполярья" во главе редактором Дмитрием Таракановым: весь год из номера в номер газета вела рубрику: "Навстречу празднику Слова". Про себя говорить не совсем удобно, но для полноты картины всё же придётся сказать: ещё до поездки в Мурманск я договорился с замом главного редактора "Литературки" о том, что газета обязательно даст информацию о празднике. Хотелось, чтобы как можно больше людей узнали о знаменательном событии, которое произойдёт в Мурманске 24 мая 1986 года. А тираж у "ЛГ" тогда был что-то около 6 миллионов. (В скобках заодно уж и добавлю: газета напечатала-таки статью, озаглавленную небывало, неслыханно и невиданно – "Праздник славянской письменности".) На этом мне, пожалуй, можно и заканчивать своя заметки или, как нынче принято говорить, штрихи к творческому портрету Виталия Маслова. Я мог бы более подробно рассказать как о первом празднике славянской письменности в Мурманске, так и о втором – в Вологде, третьем – в Новгороде, четвёртом – в Киеве, пятом – в Минске, шестом – в Смоленске, седьмом – в Москве, восьмом – в Херсонесе и девятом – в Салониках, на родине Кирилла и Мефодия. Но я делать этого не стану, поскольку полные записи перечисленных праздников в 1995 г. вышли книгой "В начале было слово". А в 1997 г. Виталием Масловым было осуществлено ещё одно выдающееся по нынешним временам деяние – Славянский Ход. Он был посвящён 120-летию освобождения Болгарии от Османского ига и прошёл по Белоруссии, Украине, Приднестровской Республике, Молдавии, Болгарии, Сербии, Черногории и закончился на Косовом поле. Но и о Славянском ходе мои записи публиковались в "Нашем современнике", "Роман-газете", а в 2003 г. вышли книгой, которая так и названа – "Славянский Ход". Так что ограничусь лишь тем, что приведу только текст авторского посвящения: "Светлой памяти близкого друга, истинного патриота России, зачинателя Праздника славянской письменности и культуры Виталия Маслова посвящается". *** Неисповедимы, ещё раз повторим, пути человеков, приходящих на эту грешную землю. Незнаемо, никому неведомо, что им Свыше Начертано совершить в этом мире. Но вот один громкую шумную жизнь прожил, много сам о себе всяких похвальных слов наговорил и других заставлял это делать, а не стало его – никто не пригорюнился, никто не вспоминает – будто его и вовсе не было. Другой же всю жизнь тихо, незаметно творил добрые дела людям, но когда и его не стало – все скорбно завздыхали, а многие и заплакали, и все и по сей день самыми похвальными словами вспоминают его... Никто, как и сам Виталий Маслов, не знал и не мог знать, что ему предначертано совершить в своей жизни. А и так можно сказать, что не очень-то он и задумывался над этим. Он просто занимался важным, нужным для людей и для своей Родины делом: когда у кого-то из его соотечественников, находившихся далеко друг от друга, скажем, один в Арктике, а другой в Антарктике, возникала необходимость перемолвиться по делу государственной важности, радист атомного ледокола, который в это время огибал Мыс Доброй Надежды, такую возможность им предоставлял... А ещё этот радист, в свободные от вахты часы, писал рассказы, повести, романы, лейтмотивом и главным содержанием коих было горячее признание в любви к земле, на которой он родился и вырос, к её замечательным людям – своим сотоварищам. Много и других добрых дел за свою жизнь успел он сотворить. И однако же, если кто-то будет подводить последний, конечный итог славным деяниям Виталия Маслова, то самым главным несомненно он посчитает – Праздник Слова. Василий Шукшин свой сценарий фильма о Разине, который он не успел поставить, как известно, назвал "Я пришёл дать вам волю". Ничего плохого, думается, не было бы для определения главного жизненного дела Виталия Маслова, если бы мы взяли формулу Шукшина, лишь чуть-чуть её переиначив: я дал вам Праздник Слова. Прекрасная формула! В ней нет никакого покусительства на великий подвиг Солунских братьев, давших нам письменное Слово, которое станет потом великой русской литературой. Здесь речь только о Празднике, о чествовании Слова. И всё же хорошая формула эта к Маслову "не подходит". Он был достаточно уверенным в себе, но и столь же скромным человеком. Так сам о себе Виталий Семёнович бы не сказал. Значит, и мы не будем. А скажем просто: он был и навсегда, на все будущие времена останется человеком, который возродил – а правильнее, наверное, будет считать, что начал – в 1986 году в заполярном граде Мурманске Праздник славянской письменности и культуры.