Читать «Двое и война» онлайн - страница 44

Часть вторая

1

Говорят, на ошибках учатся. А жизненные ошибки иногда трудно или невозможно поправить. К тому же непоправимое всегда издевательски щедро. Оно одаривает человека драгоценным опытом, но бесполезным: для тебя — потому, что ты уже не в силах что-то изменить, для других — потому, что другие всегда предпочитают чужому опыту собственный. Иначе чем объяснить, что одни и те же жизненные трагедии повторяются в других жизнях, в другие годы — из века в век?

«А ведь какая я была легкомысленная!» — ужасается Тоня.

К ней — крупноглазой, белолицей, с полными, капризно очерченными губами, с пышной грудью и пышными бедрами, не способными укрыться ни под какой, даже самой изношенной и замасленной спецовкой, с пышными броско-белыми кудрями, падающими из-под платка, на плечи, кокетливо лезущими на лоб, на виски, к ней — хохотушке и острословке, которая в разговоре с мужчинами обожает ходить «по лезвию бритвы», — эти самые мужчины липли всю войну, что мухи к подмокшему сахару. Одни просто липли — этих звала Тоня кобелями. Другие не липли вовсе, а были из тех, про которых говорят, что они сохнут по девке: ходили за ней стадом, очумелые, потерянные — только бы взглянула лишний разок, только бы слово ласковое молвила.

Тоня по-своему, по-бабьи готова была пожалеть их. Однако перед глазами ее гордым и неумолимым стражем вставала Елена — молчаливая, суровая. И Тоня, не упускающая случая подразнить кого-нибудь из наиболее приятных своих ухажеров, уже сказавшая ему словечко с намеком, поигрывая глазами да бровями, а теперь готовая ответить на поцелуй (не убудет же! А влюбленному — отдышка…), лениво отымала от груди жадные руки и, посмеиваясь, без злости говорила, адресуя свои слова ухажерам — и этому, и всем прочим:

— Ой, отступитесь-ка, разлюбезные, от чужой невесты. Мой жених — фронтовик. Герой. Опять орден отхватил. Куда вам, тыловым заморышам, тягаться с ним, к тому же по бабьей части? Мой герой — еще не переброженный, в кровь ударяет вроде спирту.

— Одно только неизвестно: уцелеет ли голова твоего героя до скончания войны? — ронял кто-нибудь из тех, что липли, да не сохли. Тоня зверела — тоже по-своему, по-смешному. И больше всего, может быть, именно потому, что приходится лишать себя баловства — приятного и безобидного.

— А ну повтори, — шипела она на обидчика. — Да я тебе, окаянному, за такие слова глаза повыдеру и собакам брошу!

Все принимали это за шутку, однако на время отставали.

Дразнила Тоня и женщин на заводе, которые косо поглядывали на нее, сторонились.

— Неужто и целоваться девке нельзя? Да без этого баба и та щепкой бесчувственной станет! А что же с девкой станется? Сердечко остановится, кровь в жилах захолодеет, глаза погаснут, кудри разовьются.

Будто из поднебесной высоты, глядит теперь Тоня на себя — далекую, ничтожную, способную думать, что лучше приласкать мастера с похотливыми глазами и жирными руками, чем ждать с фронта жениха, который может и не уцелеть. Когда она вспоминает это, ее охватывает жуть: какую тяжкую и постыдную жизнь — целую жизнь! — могла она определить себе. И сама! «Нет, верно, куда чаще постигают люди страшный смысл того, что могло произойти, — думает теперь Тоня, — именно потому, что это не произошло…»