Читать «Двое и война» онлайн - страница 12
Надежда Петровна Малыгина
— Конечно выдумывает. Это он от обиды. У него папка на войне?
— На войне.
— Ну вот, видишь. А я — с тобой и с мамкой. Несправедливо?
— А разве у всех папки должны быть на войне? А почему у Шурки Титовой папка дома?
— Не у всех, конечно. Надо кому-то и здесь, на заводах работать. Одним женщинам на заводах трудно. Но я-то военный. Вот Ваське и обидно: его отец, вовсе не военный, с фашистами на фронте воюет, а твой папка приехал к тебе и рассиживает тут.
Елена хотела войти, оборвать его: пусть не забивает ребенку голову разными выдумками!
Но слова эти обожгли непонятной радостью, и она стояла неподвижно, прижав холодную ладонь ко лбу.
— Но это пока, — продолжал старший лейтенант. — Сегодня и завтра…
«Что, сегодня и завтра?» — не поняла Елена.
— А послезавтра — так и скажи Ваське Кочергину — и я уеду на фронт.
«Ах, вот оно что! Потому ты смело называешь себя папкой? — молча возмутилась Елена. И в то же время испугалась: — Неужто послезавтра?.. — Ей было больно и совестно за то, что посмела подумать о старшем лейтенанте плохо, хотелось броситься к нему. — Неужто послезавтра?..»
А разговор в зале продолжался.
— Совсем-совсем уедешь? — спрашивала Зойка.
— Ну… почему совсем? Когда война кончится, побьем фашистов, вытурим их с нашей земли, из нашей страны, тогда я вернусь.
— Как сейчас вернулся?
— Как сейчас.
«Конечно, Зойка поверила, — лихорадочно думала Елена. — Ведь я говорила ей, что папка на фронте, воюет с фашистами… Ну и пусть. Ну и пусть!»
Осторожно, на цыпочках Елена вышла в сени, постояла секунду. Потом открыла дверь, закрывая, сильно хлопнула ею, шумно потопала на пороге — будто только что вошла и ничего не слышала, ни о чем не знает, не ведает.
Капуста на конфорке начинала закипать. «А, догадается…» — поморщилась Елена. Сунула миску наверх — на полку с посудой: «Капуста-то не очень и подходит к пшенке…»
Не входя в зальце, позвала нарочито весело:
— Иван Иваныч, каша стынет!
Стараясь спрятать лицо, взяла за ручки самовар — поставить на стол.
— Не надо, — сказал он, стоя за ее плечом.
— Что «не надо»? — спросила она, выпрямляясь. Обернулась — очутилась перед ним близко, глаза в глаза. Обругала себя: «Слабая я все-таки…»
Но теперь ей было все равно: пусть догадывается. Пусть видит! В глазах ее стояли и отчаяние («Уходишь?»), и мольба («Нельзя остаться хоть на месяц, хоть на неделю?»), и тревога («Ведь на войну, не на бал-маскарад в парк культуры»), и благодарность — за то, что он, такой, встретился ей, и любовь, которая возникла у нее в ту самую первую минуту, когда он переступил порог дома, и копилась и зрела все эти трое суток и которую Елена не хотела больше таить.
«Но ведь всего трое суток… — растерянно напомнила она себе. — А что я могу сделать?..» Она стояла, заглядывая старшему лейтенанту в глаза, как жена, узнавшая, что ее муж уходит на фронт — еще не сейчас, не сегодня и даже не завтра. Но ведь послезавтра — как это скоро! «Трое суток да завтра — четверо суток, и все». Мысль о том, что она знает его трое суток, а к этому прибавятся всего лишь одни, лежала огромным камнем, и укоряла, и удерживала от слов, от поступков, и не позволяла обнадеживаться. «Четверо суток… Ну почему, почему только четверо суток?» Елене хотелось уткнуться ему в грудь и сказать все, что она думает, что испытывает. «Но ведь только четверо суток…»