Читать «Двадцать дня или половина жизни» онлайн - страница 65

И тут Полоний прав, то есть и Гамлет прав, и Полоний, который ему поддакивает, тоже прав. Облака изменяются точно так! Но почему же мы считаем эту сцену доказательством того, что придворный Полоний пресмыкается перед Гамлетом? «Крыса, здесь крысы!» Но возможно, что Шекспир хотел проверить вопросами Гамлета не Полония, а способность зрителя к суждениям.

После обеда смотрел документальный фильм о Радноти, разочаровывающе плохой. Я знаю мало венгерских документальных фильмов и не могу обобщать, но вопрос о причине такой разницы между документальными и превосходными игровыми картинами напрашивается сам собой.

У меня такое впечатление, что эти фильмы исходят из того, что поэт, нуждается в комплиментах (декламация стихов в праздничном костюме и торжественным голосом). Этим ему причиняется самый большой вред, какой только можно причинить.

Слова Ленина, что пролетариат не барышня из пансиона, за которой надо ухаживать.

Я стою напротив кладбища — Пантеона. До чего же мне не хочется туда идти.

История с Тони, хотя в ней заключена мифологема, — история для Манди, не для меня.

На проспекте Ракоци: светящаяся реклама лимонада.

Я столько ломал голову над понятием изменения, преображения и только сейчас заметил впервые, что само слово «преображение» имеет совершенно различные смыслы.

26.10

До обеда — стихотворение Йожефа «Очень больно». Закончил семь строф, пока еще совсем вчерне. В этой балладе в личном — весь мир. Отвергнутый женщиной призывает все существа, испытавшие боль, собраться у ложа жестокой и всеми голосами страдания прокричать ей в уши: очень больно! Появляются невиновные, растоптанные полицейскими сапогами, выхолощенные быки, раздавленные машинами собаки, рыбы на крючке, женщины в родовых муках — и мужчины…

Любовь светла, но и ужасно тяжела, и пары кто не обретает — ты мне поверь, — беспомощен, как дикий зверь, нужду который отправляет.

В кафе «Жербо» с Манди; рассказываю ему историю с таксой; он слушает с напряженные вниманием, явно волнуется, стремительно спрашивает, где это происходило, как выглядели оба, какая кличка у таксы, восклицает: «0 боже мой!» — вскакивает, не дождавшись черного кофе, и убегает в метро.

Манди — это миф в пиджаке, синем, как ночь.

Что так взволновало Манди? Может, он знаком с обоими, может быть, со всеми тремя? Какую роль играет человек в синем халате? Чем закончилась эта история? Не знаю.

Каждый раз, когда я вижу Манди, мне вспоминается какой-нибудь случай, связанный с кино, например с тем референтом, который однажды на торжественном заседании решил, что его снимают для телевидения. Он сразу повел себя так, как, по его представлениям, должен был вести себя общественный деятель, привычный к съемкам. Он облизнул губы, чтобы они заблестели, выпрямился, чуточку приоткрыл рот, вздернул подбородок, распрямил плечи, начал напряженно смотреть мимо камеры, наморщил лоб, стал перелистывать программу и т. д. и, разумеется, мечтал, как вечером будет со всеми чадами и домочадцами сидеть перед экраном телевизора и снисходительно наблюдать изумление домашних. Я догадался, о чем он мечтает, ибо он выпятил грудь и лицо его приняло величественное выражение, а жужжащая камера снимала человека, что сидел позади нас, а вечером телевидение и того не показало, все торжественное заседание было лишь упомянуто в информации без изображения.