Читать «Двадцать дня или половина жизни» онлайн - страница 53

Но то, что я могу видеть, бесконечно больше, чем то, что я не слеп, или…

А то, что я слеп, тоже бесконечно больше, чем то, что я не вижу. Или одно «бесконечно больше» уничтожает другое?

Существуют ли языки, способные выразить эту разницу: некую способность (свойство, состояние) как бесспорную данность, а потом ее самообновление как отрицание от отрицания. Итак, «видеть» и «видение», включающее опыт слепоты? Может ли немецкий язык выразить это интонацией? Может ли это венгерский с его различием объективного и субъективного спряжений?

Сверхконсервативное содержание высказывания: «Я все прежний».

И интересно, в каких языках найдется что-либо подобное! И правильно ли мое наблюдение, что слова «все остается по-прежнему» раньше употреблялись без эмоциональной окраски, а ныне начинают приобретать пейоративный (уничижительный) оттенок.

Область «здорового» (нормального) имеет если и не всегда резкую, но вполне очевидную границу, ниже которой начинаются владения «больного», а есть ли такая граница вверху? Когда острота моего зрения снижается, я иду к глазному врачу, но можно ли сказать: «Господин доктор, я вижу с нездоровой остротой»?

Но: «Я слышу с нездоровой остротой», пожалуй, иной врач и примет к сведению, а гипертрофированное обоняние, безо всякого сомнения, — страшная болезнь.

Интересно, встречается ли у животных с сильным обонянием гипертрофированная степень обоняния, или для них никакая степень обоняния не является чрезмерной?

Повышенная острота зрения — хороший прием в утопиях, например то, как Гулливер видит в стране великанов кожу и грудь кормилицы.

И тетушка Труда бросила ребенка в огонь, потому что он видел слишком остро, потому что он увидел в ее любовнике черта.

Нечеловеческое начинается равно ниже и выше человеческого. Сверхчеловек был бы нечеловеком, и стремление к сверхчеловеческому — бесчеловечно.

Превосходные степени ставят конечную точку: досюда, и не дальше! То, что переходит этот предел, есть новое качество, и оно снова начинается с положительной степени. Колосс больше человека, но самый большой человек еще не есть колосс, а колоссы не есть самые большие люди — они колоссальны.

Всякое употребление превосходной степени несет в себе долю пессимизма: мол, вот вершина, и дальше ни шагу.

Рассказывают, что Тамерлан, услышав, как один из его родственников похваляется, что во время сражения может провести восемь суток в седле, обходясь без еды, питья и сна, воскликнул: «Тогда тебе нельзя быть военачальником: как поймешь ты моих воинов, которые после дневных трудов должны поесть и поспать!»

Этот исторический анекдот приходит мне на ум всегда, когда люди, подобные Н., выдают себя за всезнающих и непогрешимых, за суперменов, которые все изведали и постигли — философию, литературу и искусство всех времен и народов, — которым всегда все ясно и у которых никогда не возникнет никаких проблем и вопросов (кроме инквизиторских) и т. д. и т. п. Допустим, оно так и есть: как же тогда могут они быть теми, на чью роль они как раз и претендуют, — нашими менторами? Как им понять нас, нормальных людей, которые бьются над проблемами, которые столь многого не знают, которые порой заблуждаются, которым иногда даже самое ясное начинает вдруг казаться смутным, а в смутном вдруг видится нечто ясное? А если они не в состоянии нас понять, как могут они руководить нами?