Читать «Двадцать дня или половина жизни» онлайн - страница 45

Также и ради этого последующего действия: «Выполняйте добросовестно свою частную задачу…» У меня не выходит из головы это изречение.

Носильщик был гражданином из мира, о котором я тосковал. Я не попал в него и теперь уже больше никогда не попаду, да и не хочу попасть. Из старого мира я ушел.

Где же я?

«Внутри», совершенно внутри, в счастливом совершенном согласии с окружающим я был, собственно говоря, всего дважды, и оба раза я находился на окраине происходящего: за колючей проволокой в антифашистской школе и тогда, на «Варнов-верфи».

Два раза — это много. Как правило — ни одного.

В доме напротив полуопущенные, косо висящие шторы вдруг закрылись — фантастическое изменение.

22.10

Долго спал, чувствую себя чуть лучше.

Ступайте прочь, ночные мысли.

В доме напротив шторы снова наполовину подняты, их нижний край висит над подоконником косо, как веер.

И черт прибыл в Будапешт: по Мадьярской улице медленно едет серного цвета закрытый фургон с черной как смола надписью:

ВОЛАНД

Что ищет Мастер в Будапеште, откуда он приехал, где живет Маргарита? Кот уже побывал повсюду.

Воланд спускается к Дунаю, конечно, он едет на остров Маргит — остров Маргариты, и тут только я вспоминаю, что гора Геллерта звалась прежде Лысой горой.

В коридоре скалит зубы горничная, неужто она уже знает о прибытии Мастера? Даже толстая старуха в гладильной кокетливо напевает.

Представь себе эту фразу сказанной так: «В коридоре скалит зубы служащая по уборке помещений».

М. сказал бы: «Язык мстит за себя».

Кельнер подкрутил усики; расхаживает деловито, потирает руки, в его взгляде вспыхивают желтые отблески, когда он смотрит на ничего не подозревающих едоков.

Газетная заметка: ученый попал под трамвай.

В холле гостиницы раздаются вдруг крики и вопли.

Красный телефон заливается тревожной трелью.

Из кухни тянет чадом.

Небо становится молочно-черным, тяжелые облака поднимаются вверх, на землю падают тучи мух, комаров, вшей и тараканов и рассыпаются над крышами.

Две толстые рыжие девушки, взявшись под руки, стремглав несутся к Дунаю.

И молодой человек взволнованно восклицает: «Там, там, наверху!» И указывает пальцем в пустоту, и все начинают глазеть вверх, и глаза мечут искры.

И некто идет поступью медной статуи, это душа Ади, и она шепчет в жутком и сладостном трепете: приближаются странные события, приближаются странные события…

В Союзе писателей в узком кругу дискуссия о морали в литературе; венгерские коллеги исходили, как из единственного и само собой разумеющегося положения, из того, что писатель — это врач, который ставит диагноз обществу. Такое определение кажется мне одновременно и слишком узким и слишком широким: обобщения, основанные на отдельных аспектах проблемы, никогда не совпадают с целым, но всякий аспект важен, ибо он помогает познать главное.

Моральным началом в литературе нашего времени мне представляется все то, что содействует демократизации общества. Просветительство — в самом широком смысле слова… Разумеется, отсюда не следует, что писатель должен быть моралистом. Я же, видимо, один из них.