Читать «Да поможет человек» онлайн - страница 138

Рада ли ты, маты, Рада ли ты мною? Рада ли ты, маты, Моею женою?

Звуки песни нарастают, воздух насыщается тревогой. Тревожны и скорбны лица поющих. Глаза их блестят. Старая Федора стоит в прежней позе, сложив большие, жилистые руки на груди. Матрена Дятлова раскраснелась, распустила волосы, жилы на ее шее натягиваются струной, по лицу катится обильный пот. Маленькие девочки смотрят на бабушку со страхом: им все кажется, что жилы на ее шее вот-вот оборвутся, и тогда прямо на стол польется алая кровь, а дети очень боятся крови. Молодая Аннушка Сулимова вначале тоже пыталась петь, но не подладилась и теперь, обидевшись не то на самое себя, не то на старух, так хорошо и верно поющих, поджала губы в иронической усмешке. А черноглазая — вся во власти песни, она как бы помолодела, разрумянилась и, сбросив теплую шаль с головы, заливалась все звонче и звонче:

Рада я, сыночку, Рада я тобою. Только я не рада Твоею женою.

Кто-то уже всхлипывает, кто-то глубоко вздыхает. Но песня, как судьба, о которой в ней поется, беспощадна:

Наливали сыну Вина-винограду, Нелюбой невестке Зеленого яду.

Черноглазая поет уже надрывным, хватающим за душу голосом:

Давай, люба, выпьем, Да по половинке. Хай же нас схоронят У одной могилке!

Старухи подхватывают угрюмо и сурово:

Схоронили сына В зеленом садочке, Нелюбу невестку В глубоком ярочке. Посадили сыну Кусточек малины, Нелюбой невестке Колючей шипшины.

И вдруг из самых, казалось, сердец этих женщин исторгнулось торжествующее:

Малина-шипшина Вместе порослися: Знать, мои детины Крепко влюбилися.

После того как угас последний звук песни, в избе некоторое время стыла напряженная тишина. Думалось, что никто не решится вызволить людей из плена давно минувшего, вызванного к жизни цепкой и жестокой силой человеческой памяти.

Наконец, Матрена Дятлова молвила:

— А ну их к лешему, эти старинные песни! Душу наизнанку выворачивают. Давайте новую споем.

— А может, спляшем, а? Нуте-ка: старые, расступись!

Это выскочила из-за стола женщина лет под шестьдесят, которую все зовут Маруся, — для восьмидесятилетних она и впрямь Маруся, в дочери сгодится. К тому же плясунья, каких не скоро сыщешь. Откуда-то явился и гармонист, сразу увеличивший мужскую часть этой компании вдвое. С его появлением и мне стало вольготнее — как там ни говори, а быть одному среди десяти женщин не очень-то удобно.

Началась пляска. Должен сказать, давненько уж не доводилось мне видывать такое веселье. И, наверное, было бы еще веселее на этих удивительных поминках, если бы Аннушка Сулимова, самая младшая из женщин, не пыталась подпортить дело своими ироническими замечаниями. Она всеми силами старалась, явно «работая» на москвича, подчеркнуть, что далеко шагнула от этих «некультурных» старух, что ей скучно среди них, что вообще село стало для нее тесным, что ее тянет в город. В который раз заговаривала она о театрах, о концертах, давая понять, что знает толк в искусстве, но старухи беспощадно перебивали ее, подтрунивали над ней, и довольно-таки ядовито, а под конец, не желая, видимо, слушать более ее нытья, выпроводили домой.