Читать «Гуманная педагогика» онлайн - страница 7
Геннадий Мартович Прашкевич
Сердце взыграло.
«Александр Трифоныч!»
Твардовский остановился. «Испугался, наверное, что ты все-таки еще и на штаны попросишь?» — умно догадался Коля Ниточкин. Но на деле все оказалось сложнее.
«Александр Трифоныч, я долг вам хочу вернуть».
Московские поэты насторожились, но Игорь уже потерял контроль над собой.
Небрежно (вот кураж уже не палубного матроса, а печатаемого в Москве поэта) Игорь сунул два пальца в карман (запомнил жест классика) и извлек купюры. Опыт, правда, не тот. Пальцами (как классик) не умел считать, извлек больше, чем рассчитывал. Сколько купюр ухватилось, столько и извлек. А почти все ухватилось. Вся компания, затаив дыхание, жадно и неприязненно следила за тем, как классик Твардовский равнодушно (и, разумеется, не считая) сунул протянутые деньги
в свой
нагрудный
карман
и последовал дальше!
«С ума спрыгнул!» — пришли в себя приятели Игоря.
На это студент (поэт) Игорь Кочергин только криво усмехнулся, дескать, чего уж теперь, дело сделано, на пиво скинемся.
«Мудак! Ты же ему весь гонорар отдал!»
И в этот момент раздался голос классика: «Студент Кочергин!»
Игорь живо обернулся.
«Да, Александр Трифоныч».
«Студент Кочергин. — Твардовский терпеливо дождался, когда Игорь к нему приблизится. — Если в будущем вам посчастливится преподавать в нашем институте и на ваших занятиях будет появляться студент в таком драном и свалявшемся свитере, какой вы носили, отдайте ему эти деньги».
И полез в карман.
И, не считая, извлек купюры.
И, кстати, гораздо больше, чем ему только что передал Игорь.
«Врешь!» — выдохнул Невьянов. Он не верил в счастливую литературную жизнь.
«Игорь правду говорит», — ласково оценила Волкова.
И сам Игорь подтвердил, дескать, он называет кошку кошкой.
Я весь этот разговор слушал вполуха. Издали присматривался к Деду.
Вот ведь, правда, какой избыточный человек, — как темный (но заснеженный) Хехцир, возвышается над Пуделем и Хунхузом. Такому гражданство могут предложить и в Шамбале. Я даже откинулся на спинку стула. Радовался, не зря прилетел в Хабаровск. Цель ясна — добиться успеха, издать книгу. В конце концов, «Гуманная педагогика» — это не просто какие-то свободные экзерсисы, это моя будущая свобода.
Относительная, конечно, но с деталями — потом.
Пока же прислушивался к семинаристам, прикидывал свои шансы.
Суржиков был уверен, что мы с ним пройдем. Звучит обнадеживающе, но «мы» меня настораживало. Откуда, почему вдруг множественное число? Могут рекомендовать сразу две книги? А Боливар двоих снесет? А Дед как относится к юмору? Известно, не выносит ни Гоголя, ни Салтыкова-Щедрина. За их насмешки над родиной. Все эти Собакевичи, Ноздревы, Плюшкины, премудрые пескари, глуповцы, да сколько можно? Даже дороги у Гоголя пятятся, как раки. Каждая копейка ребром, каждое слово завитком. У Гоголя редкая птица долетает до середины Днепра, а ей туда надо? А Салтыков-Щедрин? «При не весьма обширном уме был косноязычен». Дунька с раската… Вторая Дунька с раската… «Говорят, в Англии выплыла рыба, которая сказала два слова на таком странном языке, что ученые уже три года стараются определить и еще до сих пор ничего не открыли».