Читать «Гуманная педагогика» онлайн - страница 52

А вот они — Пушкарёвы, Суржиковы, Кочергины, Виноградские, барышни Волковы и Рожковы, все-все прочие благовещенские, сахалинские, уссурийские, тайгинские, они, конечно, дети семнадцатого. Потому и определяют сегодняшний день. Потому и определяют прошлое.

Лет пятнадцать назад Деда представили знаменитой советской старухе.

Ольга Борисовна Лепешинская. Биолог. Победительница. Сама придумала и выбрала время и пространство: квартиру над новой Москвой, уютный кабинет-лабораторию, многия книги, микроскопы, свое блистающее пенсне, свою короткую стрижку. Впрыгнула в большевизм, как в теплую, удобную конуру, в какой только и можно осознать: все живое — из грязи. Всё — из обыкновенной, жирно поблескивающей, упруго продавливающейся под ногами грязи. Всё из этой грязи — и мраморная Венера Милосская, и кровь с молоком колхозница из-под Костромы, и монументальный скульптор Шадр, работающий над портретом Верховного, и мускулистый строитель Днепрогэса. «Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы». Все живое — из грязи. Поистине, все в этом мире произошло из грязи, в нее и вернется.

Холодное зарево над Омском. Угрюмые черные бронепоезда. Расстрельная заснеженная река Ушаковка. Выглаженный неистовым ветром байкальский прозрачный (призрачный) лед, вмерзшие в лед лошади, брошенные цинки патронов, вчера еще на вес золота. Молитесь, чтоб бегство ваше не случилось зимой, предупреждал Спаситель.

Но так оно обычно и случается.

Поэтому права, трижды права была Ольга Борисовна.

Она уверенно водила по бумаге острым, заточенным вручную карандашом, уверенно грозила пальцем стареющему, но все еще цепляющемуся за жизнь старому миру. А как иначе? Сталинский лауреат. «Вы монаху Менделю хотите верить или мне, члену партии с одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года?»

Всегда говорила что думала.

Деду сказала: «Я слышала, вы — белый».

Он ответил: «Все в мире перерождается».

Ольге Борисовне ответ понравился. Она сама утверждала, что нет в подлунном мире ничего вечного. Одна только грязь вечна. Живое медлительно переходит в неживое, из неживого возрождается живое. Деду после того долгого разговора с Ольгой Борисовной приснился ночью орден Ленина, а к нему — золотые шпоры.

«Мы — дети восемнадцатого года».

Январь восемнадцатого вдруг нахлынул.

Слякотный Петроград, серый, вяло летящий снег, будто само пространство засижено мухами. В сером снегу, в сером влажном ветре, в ненависти мутной зарождалась новая жизнь.

«А люди шепчут неустанно о ней бесстыдные слова».

Разумеется, сказано было вовсе не о Лепешинской. В восемнадцатом году о ней мало кто слышал, хотя она уже активно строила будущее.

Ветер, снежная муть. Александр Александрович (так никогда и не повешенный адмиралом Колчаком) шел рядом, прикрывал глаза влажной рукой. Тяжелый подбородок, длинное лошадиное лицо. Так же прятал он глаза под ладонью на Невском, когда народные милиционеры хватали в толпе переодетых (так считалось) полицейских. Какой-то хорошо одетый человек, явный барин, возмутился увиденным, его столкнули в растоптанную сотнями ног лужу.