Читать «Грозные версты (Днепропетровщина 1941-1944 гг.)» онлайн - страница 83

К тому времени армия Паулюса была зажата в железные сталинградские тиски, и это окрыляло бойцов невидимого фронта.

А гестаповцы, словно предчувствуя свою гибель, торопились избавиться от опасных для себя людей. В январе были расстреляны Николай Иванович Сташков и Юрий Савченко. Последними словами Сташкова были:

— Стреляйте не в затылок, а в грудь! Я жил коммунистом и умру коммунистом!

Юрию Савченко удалось перед расстрелом передать своим родственникам маленькую записку:

«…Эта записка, по всей вероятности, является моим последним «прости».

Жить очень хочется, но умираю спокойно, зная, что я не сам и вместо меня будут тысячи…»

Невозможно без волнения, без душевного трепета читать последние письма и записки людей, отдавших жизнь за нас.

В марте 1942 года, после очередной волны арестов по Днепропетровску, Юрий Савченко, еще будучи на свободе и понимая, что любой его шаг в городе, захваченном врагом, может стать последним, написал письмо-завещание, адресуя его самым близким людям: матери, отцу, жене, дочери. Он спрятал это письмо за картиной в квартире своих родственников. Его обнаружили уже после войны.

«Дорогие родители! Вы, быть может, вслух и не согласитесь со мной, будете говорить, что я поступил неверно, но в душе, я больше чем уверен, вы вполне оправдаете мой поступок. Иначе я поступить не могу, не хочу и не имею права.

Какие причины толкают меня на такое решение?

Я коммунист, не на словах, а прошедший большую коммунистическую армейскую школу.

Партийный билет — это моя жизнь, а не ширма, которой можно в удобный момент прикрыться от всяких житейских бурь и невзгод.

Вся моя прошлая жизнь заставляет принять именно это решение. Я жил, рос, воспитывался и учился в годы Советской власти, она вошла в мою плоть и кровь, и жизнь без или вне этой власти для меня немыслима. И все силы и старания приложу к тому, чтобы над нашей страной и родным городом развевалось красное знамя и наша родная земля была освобождена от этих горилл, бандитов, кровососов.

Все те лишения, которые мне пришлось пережить здесь за время хозяйничания фашистов, трудно описать словами. В первом плену из меня сделали вьючное животное, на которое безжалостно грузили что вздумается: камни, бревна, котлы — и при этом за малейшее пошатывание жестоко стегали кнутами, били кулаками, ногами, били все, начиная от поганого, вонючего венерического солдата и кончая офицерами.

В Бобруйске меня избили палками и присолили солью, чтобы не испортился.

Думаю, что этого достаточно для того, чтобы питать к этим сволочам лютую ненависть и уничтожать их, как бешеных собак, везде, где только есть возможность.

Нет слов и выражений, чтобы описать, какая злоба кипит у меня в душе. Ни один подлец, попавший ко мне в руки, не уйдет живым. Только смерть гадам, которые опоганили нашу родную землю, только смертью они могут искупить свои преступления, и клянусь вам, что, пока я жив, я не отступлю от этого приговора.