Читать «Граждане Рима» онлайн - страница 17

Каждые полчаса один из офицеров открывал маленький глазок на двери и заглядывал, дабы убедиться, что приговоренный к стальному кресту — бреши в стене мышц и кожи — на месте. Всякий раз это напоминало Сулиену, что ему действительно лучше было бы покончить с собой. Но в это он тоже не мог поверить: это был именно тот шаг, которого он никогда бы не сделал. Он встал и бесцельно сделал небольшой полуоборот, стараясь встряхнуться, а может быть, пытаясь убедить окружавшие его стены в смехотворной неправдоподобности скорой смерти. «Давай. Сделай это», — сурово произнес он вслух. Потом снова сел и задумчиво посмотрел на свои запястья. Но тут же вздрогнул и, защищая, обхватил правой рукой левое запястье, впившись в него такой хваткой, что пальцы ощутили желобок между двумя косточками. Снова собравшись, он неловко потянул за край рубашки, делая вид, что сейчас оторвет полосу и сделает из нее петлю, прекрасно зная, что ничего не сделает. В любом случае он не знал, к чему привязать петлю, но ведь люди кончали с собой, даже находясь под наблюдением, значит, это возможно. Но вот почему-то он такой возможностью воспользоваться не пытался.

Глазок открылся снова — неужто прошло уже полчаса? Казалось, этого времени могло едва-едва хватить, чтобы пройти из конца в конец камеры.

Всю свою жизнь Сулиен был чьей-то собственностью и едва замечал это. Да, слово «раб» витало в воздухе, но, казалось, оно безболезненно кружит вокруг него, даже не прикасаясь к этому человеку. Впрочем, это не совсем так — было время, когда он жил с матерью и сестрой, но оно стало таким призрачным. Первые годы виделись ему как бы сквозь холодную голубовато-серую дымку — в такой цвет была выкрашена спальня на чердаке, которую он делил с сестрой, но он забыл об этом. Был еще седовласый старик, казавшийся Сулиену чудовищно старым, который владел домом и матерью Сулиена. Когда он прогуливался, Сулиен с сестрой не должны были попадаться ему на глаза. Образ матери сжался до размеров передвижного механизма постоянной раздражительности — он помнил ее одергивающий, встревоженно пришепетывающий голос, но вряд ли хоть слово из того, что он мог произнести.

Совершенно случайно его поразило, что, если бы не горстка болезненно ярких воспоминаний о сестре, он запросто мог бы поверить, что его не существовало до десяти лет, а появился он, уже полностью сформировавшись, в тот день, когда его купил Катавиний. Но он никогда не понимал, что детство казалось ему смутным, потому что он сам сделал его таким; он превратил себя в такое гибкое, растяжимое существо, что его прошлое необратимо проносилось над ним, подобно яростной буре, не затронув его, не оставив ни единой царапины. Он был упругим и пружинистым, как трава; в нем вынужденно сформировался дар быть счастливым, но он не знал, что заплатил за все это своими воспоминаниями.

Однако сестра упрямо не хотела стираться из памяти. И дело даже не в том, что он очень ясно помнил ее внешность — длинные прямые волосы, темно-карие глаза и, конечно, то, что она была меньше его, — скорее дело заключалось в памяти о ее присутствии, и о том, каким жизненно важным оно было, каким острым, даже когда сестра надоедала ему. Все эти годы ее отсутствие и его несправедливость не стихали, как приглушенная, но постоянная боль. Он помнил — да, собственно, что? Как они подрались на чердачной лестнице, им тогда, наверное, было лет по шесть-семь. Сулиен толкнул сестру сильнее, чем собирался, и с ужасом следил, как она все катится и катится по ступеням, пока наконец — сколько же прошло времени? — не упала на пол вся в слезах и крови. Он ринулся вниз, изнывая от чувства вины: