Читать «Горячая вода, миллион кубометров» онлайн - страница 4

И заплакал.

«Трибунал»

Представьте себе трибуну. Высокую, метра четыре или даже пять. С крутой лестницей, вернее, с двумя, по одной нужно подниматься, а по второй – спускаться, и к первой раз в день в определенное время всегда стоит очередь. Представитель каждой проживающей в доме семьи непременно стоит в этой очереди и медленно продвигается наверх. А там – там он поднимает руку, как Ленин на памятнике, и…

Эх, вы и не знаете, зачем нужна такая трибуна во дворе. Почему в каждой квартире висит исполненный от руки график, согласно которому вам в определенное время предстоит с пятиметровой высоты исполнить ленинский жест. Как же долго нужно было стоять, чтобы с чувством исполненного долга беззаботно покинуть это возвышение по второй лестнице! Ага, у вас когда-то была во дворе такая же? Ну разве что. Разве что. Но остальным я прошу до времени секрета не выдавать!

Знаете, когда я был совсем маленький, я любил подниматься на эту трибуну вместе с папой. Как правило, мы делали это в компании с живущим в соседнем подъезде папиным коллегой, дядей Левой. В очереди никто не думал о предстоящем публичном акте – разговоры шли на отвлеченные темы. Старушки, как всегда, ворчали и сплетничали, но, конечно, куда осторожнее, чем сейчас. Мужчины вели беседы о рыбалке, охоте, дачном сезоне и ценах на доски и навоз. Женщины от сорока жаловались на здоровье детей, от пятидесяти – на собственное. И те и другие дружно ругали врачей, причем оглядывались, не стоит ли рядом кто-нибудь из семейства профессора Гроссмана. Он считался врачом хорошим, и его, понятное дело, побаивались прогневать.

Профессор Гроссман выходил из дома заранее и устремлялся к трибуне только тогда, когда замечал, что к концу очереди пристраиваемся мы втроем. Папа и дядя Лева всегда говорили о джазе, кино, премьере в театре или о спорте. Старушки посматривали на нас косо: хотя профессор Гроссман был немец, а папа – поляк, мы для них все равно были жидами или в крайнем случае евреями. Обрывки наших разговоров их нервировали: «Итальянский неореализм», «Джон Колтрейн», «Роланд Матиас». Только если папа заговаривал о том, почему крохотная ГДР всегда соперничает с Советским Союзом на Олимпийских играх, и возмущался: «Они не жалеют денег на то, чтобы в каждой школе был хотя бы маленький бассейн, лягушатник, а в каждом дворе – баскетбольная площадка, хоккейная коробка…» – это вызывало сочувствие. «А что ты хочешь, евреи – люди неглупые… Пьяные не ходят, водки не пьют…» – «Ну да, не пьют. Пьют! Но ведь не пропиваются, и баб по чем зря не лупят, как наши сволочи…»

Дяде Леве очень не нравилось, когда кто-то знал больше, чем он, или когда ему нечего было добавить к сказанному кем-то другим. Папа любил из-за этого его разыгрывать, и профессор охотно принимал участие в этих розыгрышах. Обсуждая как-то в этой компании «Семейный портрет в интерьере», папа вдруг вставил в разговор, незаметно подмигивая Гроссману: