Читать «Город. Все живое... Рассказы» онлайн - страница 326

«война». А вот что говорит сам автор о своем романе: «Он писался с отвращением к массовым убийствам, как протест против войны. Есть в нем и своего рода утопия, мир, который меня привлекает. Я наполнил его отзывчивостью, добротой и мужеством, которые, по моему разумению, необходимы нашему миру. Есть и ностальгия, поскольку я тосковал по старому миру, которого нам уже никогда не придется увидеть… Псы и роботы – образы тех, с кем мне хотелось бы жить рядом. Я выбрал псов и роботов, потому что люди не годились на эту роль».

Что ж, это заявление вполне определенное Вот, значит, в чем дело. По мнению автора, люди, которые могли обрушить атомную смерть на неповинных жителей Хиросимы, не поднялись до тех высоких идеалов добра и справедливости, которые в его книге воплощаются в жизнь псами и роботами. Можно думать, что эти колебания писателя, это отсутствие ответов на им же поставленные вопросы объясняются тем, что он действительно не знает ответов.

Ему бы очень хотелось сохранить старый добрый мир трудолюбивых Вебстеров, да как его сохранить перед натиском неведомых, но чрезвычайно могущественных сил, которые обрушились на неподготовленное человечество уже сейчас, в нашем веке, а то ли еще ожидает его в будущем. (Мутанты, муравьи – лишь символы этих сил.) Многое в людских деяниях наталкивает автора на пессимистические выводы (вспомним, роман создавался вскоре после второй мировой войны), и хотя врожденное чувство гуманизма все время протестует против вынесения человечеству смертного приговора, однако даже в фантастической утопии автор не решается, не хочет или не может указать путь избавления.

Но тут, может быть, мы все же не поверим автору? Как бы он ни убеждал нас, что будущего у людей нет, что на смену им пришла особая, непохожая на человеческую цивилизация псов, усомнимся в этом. И тем более усомнимся в нравственной автономии роботов. Ведь нет ни у тех, ни у других никакой морали, кроме человеческой, кроме гуманной, в чьи бы головы эта мораль писателем-фантастом ни вкладывалась. Так что не было никакой необходимости

Джону Вебстеру-последнему уступать дорогу псам. Некому было уступать, ибо всю их совершенную нравственность создали люди, поколения вебстеров. А добрый верный Дженкинс, он разве не человек, не дитя человека, даром что у него железное тело.

Ну, наконец-то появилось что-то прочное, наконец-то найдена точка опоры. Ничего подобного. Пистолет снова бессильно повисает в руке. (Хотя в данной ситуации нет ни пистолетов, ни рук.) Теперь уже псы и роботы уступают дорогу неумолимым муравьям. Но ведь они и сами не знают, кому уступают. И надо ли уступать? Что ж, так и суждено доброму и разумному всегда отходить в сторону?

И не приведет ли такое непротивление к торжеству невиданного насилия? Мы опять не получим прямого ответа, но не сможем не задуматься над главными тревогами бытия.

И все же неправильно будет закончить фразами о зыбкости и противоречивости «Города». Есть и нечто однозначное, что позволяет закрыть роман с оптимистическим чувством, несмотря на мрачность иных его страниц. Подтверждение этому оптимизму мы находим в других книгах