Читать «Голландское господство в четырех частях света. XVI—XVIII века» онлайн - страница 142

Значение Декарта и Спинозы для интеллектуального развития философии XVII в. слишком хорошо известно, чтобы говорить о нем подробно. Помимо всего прочего, их сочинения помогли постепенно подорвать слепую веру в ортодоксальные религиозные догматы и породили дух критической дискуссии, правда, быть может, не столько в самой Голландии, где издавались их работы, а за ее пределами. То же самое можно сказать о сочинениях беженца — гугенота из Роттердама Пьера Бейля, чей широко читавшийся «Исторический и критический словарь» (1695–1697) был пронизан духом глубоко скептичной критики, которая не могла не потрясти твердые религиозные убеждения многих его читателей, будь то протестанты или католики. Также Бейль являлся выдающимся проповедником веротерпимости, весьма эффектно противопоставившим религиозную нетерпимость Людовика XIV, аннулировавшего Нантский эдикт, с эдиктом императора Маньчжурской династии Цин Канси, разрешавшим исповедание христианства в Китайской империи. Пьер Бейль жил и умер христианином-протестантом, однако его деятельность во многом ответственна за рост рационализма и скептицизма в XVIII столетии.

В царстве науки величайшим гением, подаренным миру Нидерландами, стал, безусловно, Христиан Гюйгенс (1629–1695). Достижения Гюйгенса великолепно суммировал его английский биограф А. Э. Белл: «Человек, который превратил телескоп из игрушки в мощный инструмент для исследований, что стало следствием его глубокого изучения оптики; который открыл кольцо Сатурна и его спутник Титан; который привлек внимание к туманности в созвездии Ориона; который подверг проблему гравитации количественному анализу, вылившемуся в правильные предпосылки относительно действия центробежной силы и формы Земли; который обосновал в своем великом труде Horologium Oscillatorum — «Маятниковые часы» динамичность систем и прояснил тему усовершенствованного циклоидного маятника и таутохронности движений тяжелой точки по циклоиде; который разрешил знаменитую проблему столкновения упругих тел и вывел общие положения закона сохранения энергии; и, наконец, который справедливо считается основоположником волновой теории света и, следовательно, физической оптики, — такой человек достоин, чтобы его упоминали наряду с Галилео и Ньютоном».

Гюйгенс начал свою научную карьеру, будучи горячим поклонником Декарта, чьи Principia Philosophiae — «Первоначала философии» 1644 г. потрясли его еще в юности. «Когда я впервые прочел эту книгу, — писал он много лет спустя, — мне показалось, будто все в мире стало намного понятней, и я был уверен, что когда я находил что-то противоречивое, то в этом виноват был я сам, поскольку не понял его смысла. Тогда мне было всего 15 или 16 лет. Однако, время от времени обнаруживая, что некоторые положения явно неверны, а другие крайне маловероятны, я решительно вернулся к своим прежним предубеждениям и в настоящее время с трудом нахожу что-либо, что мог бы принять как истину во всей физике, метафизике и природе атмосферных явлений». Однако Гюйгенс всегда был признателен Декарту за тот творческий стимул, преданный ему и другим ученым, отмечая в 1691 г.: «Мы многим обязаны Декарту, поскольку он открыл нам новые пути изучения физики и высказал идею, что все может быть сведено к законам механики». Тем не менее, как подчеркивает Белл, Гюйгенс пришел к убеждению, что Декарт повторял ошибки схоластики, пытаясь отыскать некую убедительную и логичную систему, которая заменила бы ее, и сам таким образом вернулся к мировоззрению Галилео. По сути, благодаря Гюйгенсу, «основной поток научной мысли был, если так можно выразиться, отклонен с пути следования Декарта и перенаправлен в русло канала, стараниями Ньютона превращенного в полноводную реку».