Читать «Годовой абонемент на тот свет» онлайн - страница 102

– Заткнись, – сквозь зубы процедила Комарова. – Господа, я понятия не имею, какие глупости сообщил вам сей господин, но все это неправда! Он болен! Мозг у него отказывает! Я с ним никогда никаких дел не имела.

– Совсем завралась, – рассмеялся Евгений. – Мы познакомились на выставке. Я, студент художественного вуза, смог добиться размещения своих картин на выставке «Москва – лучший город мира». Основная масса художников, чтобы подольститься к властям, изобразила Красную площадь с Мавзолеем Ленина, памятник вождю, ну и тому подобное. А я, наивный зеленый горошек, написал композиции из жизни арбатских переулков. Понятное дело, пролетел мимо всех наград, расстроился, но виду не подал, встал около своих работ, размышляю: «Чем они плохи? С точки зрения техники к ним не придраться, есть настроение. Что не так?» Последний вопрос я бессознательно задал вслух, его услышал наш профессор Валентин Петрович, подошел к картинам.

– М-да. В чем смысл твоих работ?

Я начал объяснять:

– Хотел, чтобы люди вспомнили о прежних временах, полюбили простые радости…

Валентин Петрович внимательно меня слушал, потом высказался:

– Радов, ты желторотый щегол. Отставь свои романтические картинки. Хотя, признаю, они хороши. Но ты с ними никогда не пробьешься. Ни похвалить, ни поругать тебя не за что. А хула, мой друг, мигом привлекает внимание. Лучше писать уродцев, чем пейзажи. Страшилищ хаять все начнут, мигом прославишься. Хочешь квартиру большую, машину, дачу?

– Кто же откажется от такого? – засмеялся я.

– Так вот, ежели у тебя есть жадность и желание по-быстрому выдвинуться, а страшилищ писать очень трудно, изображай светлые лики наших советских вождей, – менторски завел педагог. – Строительство железной дороги изобрази. Сталевара. Швею. Шофера. Рабочий класс и колхозников. Заработаешь имя, блага сами в рот упадут. Сидя в новой просторной квартире, зная о «Волге» в гараже, приезжая на свою дачу, скажешь мне мысленно за добрый совет спасибо. А потом можешь писать романтичные холсты про старую Москву. Только подучиться надо. Эти полотна щенком намалеваны, к технике замечаний не сделаю, но и сердца в них не вложено, души нет.

И он ушел. Я стою, голова кружится. Валентин Петрович большой вес имел. Мог художника из мрака к солнцу поднять, а мог и, наоборот, в болоте утопить своими рецензиями. Злой, ехидный, но очень талантливый дядька. Все знали, что он по происхождению князь Трубецкой. И порода в нем за версту чувствовалась. Стоял я в остолбенении, вдруг голос, очень приятный, за спиной произносит: