Читать «Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере» онлайн - страница 99

— Это же ни в какие ворота не лезет! — закричал хозяин квартиры, зажимая уши.

— Тут вы, Александр Григорьевич, передали кутье меду, — поморщился Исув. — Не забывайте, что у нас только забастовка!

— Начинается! — не сдержалась и воскликнула Евгения.

— Дай вам власть, вы наломаете дров! — процедил сквозь зубы Исув. — Вы, вероятно, понятия не имеете, что такое демократия по образцу Запада. Надо спустить забастовку на тормозах. Иначе мы пошлем по миру еще сотни сирот.

— Зто же соглашательство! — воскликнул Колесник.

— У меня уши так устроены, что я не всякое слово слышу! — растянул в усмешке бледные губы Исув. — Евгения Самойловна, запишите, пожалуйста, текст листовки. Завтра чтобы она была на заводах. «Ко всем рабочим Киева. Киевский комитет РСДРП приглашает всех честных людей 27 июля в 1 час дня явиться на Софийскую площадь, чтобы там пропеть «Вечную память» злодейски убитым властями нашим друзьям-рабочим… Мы придем на площадь мощными колоннами, без оружия, без знамен, со скрещенными на груди руками, с презрением и укоризной глядя на своих палачей». Вот и все!

— Добавили бы хоть, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей! — едко заметил Шлихтер.

— Обойдется без цепей! — отрезал Исув. — Кто за? Кто против? Шлихтер и Вакар? Это не избавляет вас от необходимости выполнить волю большинства. За работу!

Когда листовка была отпечатана и Вакар отправил ее функционерам, Шлихтер с женой шли под руку по опустевшим улицам.

— Знаешь, Женютка, мне кажется, что я сегодня видел человека, который, не успеет петух трижды пропеть, предаст революцию!

— Исув? — спросила она.

— Да, — ответил Александр. — Мне кажется, что он будет моим злейшим врагом. Ты заметила, как часто он меняет свою точку зрения? Куда ветер дует! Флюгер какой-то!

— А разве только он? Мне кажется, не зря высмеивают Киевский комитет: он сидит в яме и ничего не видит. У многих революция только на языке.

Ветер гнал перед ними по тротуару какую-то бумажку, сложенную корабликом. Даже фонари светили как-то тусклее обычного. И рассвет почему-то запаздывал. Из ворот и подъездов зданий то и дело появлялись военные патрули, как правило, офицер и два солдата с винтовками наперевес. Тишина. Только слышен топот кованых сапог и пересвист ночных сторожей, прогуливающихся у освещенных витрин магазинов.

— Я безумно хочу спать, — сказала Евгения, входя в парадное их домика.

— Кто-то сказал, что сон не самое главное в жизни, — засмеялся Шлихтер. — А у меня руки чешутся написать что-то!

Утро уже вползало в город, когда Шлихтер вновь и вновь перечитывал сочиненную им за ночь листовку. Примут ли ее? «Зверское преступление в духе Ивана Грозного и его опричнины и столь обычное в царствование Николая II совершено снова в Киеве, — начал он листовку. — Быстрыми шагами приближается к нам революция. Будем смело смотреть ей в глаза, будем приветствовать ее приближение — она несет свободу и счастье!»

Пение «Вечной памяти» по погибшим борцам сорвалось. Рабочие в массе своей не подхватили призыва Киевского комитета РСДРП, считая его нелепым. Кровь взывала о мщении. И многие поняли, что нерасторопные, трусливые, склонные к соглашательству руководители прозевали выигрышную ситуацию. Войска и полиция, предупрежденные провокаторами, плотной стеной оцепили Софийскую площадь, и даже те небольшие группы забастовщиков, которые откликнулись на призыв, не смогли прорваться к месту гражданской панихиды.