Читать «Гиббон Э. - Закат и падение Римской империи. Том 2» онлайн - страница 323

VI. Каждое правительство, допускающее выражение народной воли, знакомо по опыту с влиянием и натурального, н искусственного красноречия. Внезапно всех увлекающий сильный импульс воодушевляет самые холодные натуры и потрясает самые твердые умы; тоща каждый слушатель поддается влиянию н своих собственных страстей, и страстей окружающей его толпы. Гибель гражданской свободы наложила печать молчания на уста афинских демагогов и римских трибунов; церковная проповедь, по-видимому, занимающая значительное место между делами христианского благочестия, не была введена в древние храмы, и слух монархов никогда не оскорблялся грубыми звуками общепонятного красноречия до тех пор, пока во всей империи не появились на церковных кафедрах священные ораторы, обладавшие такими преимуществами, которые не были знакомы их светским предшественникам¹²³). Аргументы и риторика светской трибуны тотчас вызывали возражение со стороны искусных и энергичных антагонистов, сражавшихся со своими противниками равным оружием, а истина и разум могли извлекать некоторую для себя пользу из столкновения борющихся страстей. Но епископ или какой-нибудь способный пресвитер, которому епископ осмотрительно передавал права проповедника, обращался - не опасаясь быть прерванным или услышать возражение - к покорной толпе, ум которой уже был подготовлен и подавлен внушительными религиозными церемониями. Так строга была субординация в кафолической церкви, что с сотни церковных кафедр Италии и Египта могли одновременно раздаваться одни и те же звуки, если только они были настроены¹²⁴) мастерской рукой римского или александрийского митрополита. Цель такого учреждения была похвальна, но его плоды не всегда были благотворны. Проповедники рекомендовали исполнение общественных обязанностей, но восхваляли достоинства монашеской добродетели, которая мучительна для тех, кто ею отличается, и бесполезна для человечества. Их воззвания к благотворительности обнаруживали тайное желание, чтоб духовенству было дозволено употреблять богатства верующих на вспомоществования бедньш. Их самые возвышенные описания божественных атрибутов и законов были запятнаны бесполезной примесью метафизических тонкостей, пустых обрядов и вымышленных чудес, и они с самым горячим усердием доказывали, что благочестие предписывает повиноваться служителям церкви 41 ненавидеть их противников. Коща общественное спокойствие было нарушшо ересью и расколом, священные ораторы стали сеять раздоры и даже взывать к мятежу. Они вводили слушателей в недоумение своими мистическими идеями, раздражали их страсти своими бранными речами и выходили из храмов Антиохии и Александрии готовыми или претерпеть мученичество, или подвергнуть ему других. Извращение вкуса и языка ясно выказывается в пылких декламациях латинских епископов, но произведения Григория и Златоуста сравнивались с самыми великолепными образцами аттического или по меньшей мере азиатского красноречия¹²⁵).