Читать «Гермоген» онлайн - страница 141

И лишь послам Сигизмунда, князю Вишневецкому и Мнишеку, у которых было довольно оружия, удалось организовать надёжную оборону. Произошло жестокое кровопролитие. Русский отряд численностью до трёхсот человек взял приступом княжеский двор. Князя и его челядь спас трагический промах пушкаря. Не умея управлять орудием, он так понизил ствол, что вместо стены ударил по своим воинам. Было очень много раненых. В это время успел прискакать Шуйский и закричал, чтобы остановили кровопролитие и впустили его в дом. Начались переговоры. Но лишь после того, как Шуйский поклялся на кресте, что приехал с добром, его впустили в дом. Условие — унизительное для князя, проявившего и мужество и благородство в спасении поляков; Но Шуйскому было не до поединка чести. Увидев много убитых, он горько заплакал и сделал всё от него зависящее, чтобы спасти Вишневецкого от расправы толпы.

И после этого иноземцы называли его не иначе как «убийца Шуйский». Что тут можно сказать? Воистину напрасно искать справедливости там, где её не может быть. Мог ли тот же князь Вишневецкий быть благопарным великому русскому князю за своё спасение, если он видел в России вотчину поляков, которая взяла да и взбунтовалась? Усматривая в этом боярский умысел, он не мог с доверием относиться к Василию Шуйскому. Люди, лишённые истинного благородства, могут ли ценить его в других!

Справедливости ради следует, однако, сказать о тяжёлых потрясениях поляков, пережитых ими во время жестокого и немилосердного мятежа. В своих записках они рассказывали впоследствии о зверствах черни, от которой нельзя было нигде спрятаться: бунтовщики не признавали ни молений, ни посулов, ни милосердия, секли и рубили всех подряд. Та же участь постигла и русских, в угоду самозванцу носивших польское платье. Особенно усердствовали священники. Переодевшись в крестьянское платье, они растворялись в толпе, раздувая пламя мятежа: «Губите ненавистников нашей веры!»

Один из иноземцев, Мартин Веер, в своё время ласкаемый Борисом Годуновым, что не помешало ему сурово отозваться о нём в своих записках, писал о мятеже: «Никогда, доколе мир стоит, потомство не забудет 17 мая: как ужасен был этот день для иностранца! Нельзя изобразить его словами. Поверит ли читатель? Шесть часов кряду гремел набат без умолку, раздавались ружейные выстрелы, сабельные удары, топот коней, грохот колесниц и крик остервенившегося народа: «Секи, руби поляков!» Глас милосердия замолк в душах москвитян: жестокие не слушали ни просьб, ни молений».

Стихия мятежа была воистину неуправляемой. На звук колоколов в Москву устремилось множество людей из соседних деревень. Вооружённые кольями и топорами, с криками: «Секи, руби злодеев!» — они устремились в имения и дома иноземцев. Бояре не сходили с коней, повелевая воинским дружинам спасать ляхов от разъярённой толпы. Сам Василий Шуйский скакал из конца в конец по улицам Москвы, именем Боярской думы повелевая всюду прекратить кровопролитие. Но грабежи ещё долго продолжались. Немцев всё же щадили за их честность. Ограбили только купцов аугсбургских вместе с миланскими: они жили на одной улице с ляхами и пострадали, так сказать, за компанию. Историки отмечают, что число жертв простиралось за тысячу, не считая избитых и раненых.