Читать «Генерал коммуны ; Садыя» онлайн - страница 16
Евгений Осипович Белянкин
Мотоцикл рванулся с силой вперед. Хорька отшатнулась, затем медленно, не оглядываясь, пошла к курятнику.
…Вечером механик постучал в окно Хорькиного дома. Он был уже порядочно пьян и с места в карьер начал философствовать о смысле жизни, рассуждать о том, какой он умный человек.
Хорька собирала на стол угощение, грызла яблоко и лениво слушала сбивчивую речь.
— Жизнь, Хорька, только тогда стоит свеч, — поучал, развалившись на диванчике, Остроухов, — когда плюешь на все и всех. Жизнь нужно делать для себя одного. Каждый живет не так, как хочет, а как его жизнь спеленает. Что, не так?
— Затвердила сорока Якова — одно про всякого. Слыхала уже это, — с досадою заметила Хорька. — Лучше пей да помалкивай.
Остроухов и сам чувствовал, что стал повторяться. Как выпьет, так и долдонит про деньги, про личную жизнь, в которой главное — бабы да жратва.
— Пей, говоришь? А что пить-то, самогон? — насмешливо спросил он.
— А что еще! Коньяков не наворовала для тебя. Не умею и не хочу.
— Ты, знаешь, поосторожней, — окрысился механик, однако же достал из бокового кармана кожаной куртки бутылку коньяку.
— В глазах Хорьки загорелись озорные огоньки.
— Слушай, — понизив голос, заговорила она, — что-то и в самом деле ты начал шиковать. А ну, откройся: из амбаров? — Хорька показала на коньяк, — то есть не коньяк, конечно, а зерно. Ну ладно, взял ты в паре с кладовщиком, а после что? На рынок? Но кому нужна там пшеница? — ведь надо смолоть… Господи, сколько хлопот! — Хорька даже всплеснула руками. — Надеюсь, ты не сам на мельницу ездишь и не сам отмеряешь на рынке муку стаканом? — Хорька захохотала.
Остроухов обозлился. Опрокинул стакан, разлился по столу коньяк.
— Дура ты, понимала бы, — и пьяно замахнулся было, пытаясь ударить ненавистное ему сейчас лицо.
— Ну-ну… — спокойно выговорила, не шелохнувшись, Хорька. — Много вас таких… Смотри, как бы жалеть не пришлось, амбарная крыса…
Не ударил Остроухов, а лишь смахнул со стола стакан, упал стакан — разбился вдребезги…
Успокоившись немного, водил пустыми водянистыми глазами по стенам, тяжело выдавливал слова:
— На все плюю, Хорька, кроме денег. Денежным хочу быть. Вот и все. Чтобы ты позавидовала, знала, с кем дело имеешь, вот. Не задавалась… Буду я, Хорька, богатым?
— Богатым не знаю, — сказала она, — а рогатым… да.
— Баба ты, баба… — И, пробежав взглядом по стене, саркастически бросил: — Не видно на твоих стенах культуры, Хорька! Голых баб на стенах нет — это сейчас модно, по-за-граничному. А у тебя карточки солдат каких-то… — Пригляделся к фотографии молоденького лейтенанта, удивился, зло сплюнул. — Что? И он?
Хотел сорвать фотографию со стены. Хорька вскочила, загородила собой стену с фотографиями.
— Не смей!
— Что, любовь?
— Кто бы ни был. Не трожь!
Встретились глазами, — хуже ножа взгляд у Хорьки. Обмяк Остроухов, махнул брезгливо рукой. — Эх, сука ты, сука, — и, пододвинув к себе уцелевший стакан, налил коньяку. — Доносить пойдешь? — утихнув, спросил он.