Читать «Газета День Литературы # 81 (2004 5)» онлайн - страница 25
Газета День Литературы
Я их произносил, те слова, а ты касалась теплой своей ладонью ледяной моей щеки, — слышался, казалось, скрип акварели по шершавому ватману, — и я чувствовал в тот миг, я знал: ты была моей.
Твое лицо, в шафране заката, пунцовой розою пылало…
Когда предстану пред Господом, и лживые мои уста, привыкшие к наветам и злословью, прошепчут последнюю искупительную молитву, я помолюсь и за тебя. За тебя я помолюсь раньше всех других. Раньше, чем за детей, раньше, чем за родителей, за близких и друзей. Раньше, чем за непутевую свою душу. Быть может, наш ветхий и добрый, мудрый и доверчивый Бог простит тебе по моим горячим, хоть и бессвязным, молитвам.
И вот тогда, с высоты ледяной вечности и бездонного, равнодушного бессмертия, я пойму со всей ясностью и ужасом, что прожил жизнь в духовной нищете, и только однажды, всего лишь однажды был счастлив, и только однажды жизнь моя была по-настоящему наполнена высшим смыслом и всеобъемлющей добротой.
Да, лишь однажды, в те немногие годы, немногие дни, немногие мгновения, когда ты была моей.
В те дни и годы я был безумный и беспечный, я был совершенно здоров и, теперь-то понимаю, по-юношески красив той неброской мужской красотой, которая притягивала откровенные чужие взгляды, и на многие, ах, на многие те взгляды я отзывался. Я был поэт, уже познавший славу, я был пилот, дерзко бороздивший синий бездонный океан. На моем сильном теле ладно сидела щегольская лётная форма с голубыми погонами, которые гармонировали с моими васильковыми, легкомысленными глазенками, и твоя тихая, ровная любовь казалась незыблемой и бесконечной, я знал наперед и наверняка, что скоро ты станешь моей женой, родишь мне детей, обязательно сыновей, это казалось само собой разумеющимся, и потому, наверное, мне хотелось бури, страсти, чего-нибудь эдакого, неординарного, и потому я не дорожил тем, что имел, а как бы слегка даже и манкировал. Я был дуралей и шалопай. Я был тогда молод и до бесстыдства счастлив. И не осознавал этого.
И ты в те дни была моей.
Но однажды я перепутаю письма, и отправлю в твоем, уже подписанном конверте, письмо, предназначенное крёстной; в том злополучном письме я бравировал твоей любовью и даже отпускал в твой адрес какие-то, достаточно едкие, шпильки. И ты назло мне выскочишь замуж — за первого встречного.
И всё у нас пойдет прахом.
Я потеряю тебя. Потеряю навеки. Потеряю единственную свою любовь. Потеряю в те дни, когда еще считал, что ты была моей.
Ты пришлёшь мне в казарму свои свадебные фотографии. Пришлешь неожиданно после трех месяцев глухого молчания.
Я два часа просижу с ними в пропахшей ваксой и табачной гарью курилке, с фотографиями, на которых ты была в фате и белом платье, — ты смотрелась сногсшибательной невестой, но, увы, на чужой — на чужой! — свадьбе" — пока до меня не дойдёт, что это всё, конец, и ты теперь уже не моя.
Я вырежу твое лицо из фото, — и с тех пор ношу его в бумажнике, у сердца. В том же кармашке бумажника лежит и моя юношеская фотография, где я с непослушным "ежиком" на макушке и с парашютным значком на лацкане…