Читать «Выстрелы в Сараево (Кто начал большую войну?)» онлайн - страница 101

Допрос был построен так. Мне было сказано, что моя вина перед советской властью обнажена со всей неопровержимостью. Если же я буду запираться, я буду расстрелян, а моя семья разгромлена. Если же я сознаюсь, то могу ждать снисхождения. На мое заявление, что мне не в чем сознаваться, мне наводящими вопросами дали канву того, что я должен, по мнению следователя, показать:

1. Я будто бы пришел в Красную Армию в 1919 году как враг, подготавливающий взрыв ее изнутри. Для этого я группировал все время около себя контрреволюционное офицерство;

2. Кафедра тактики Военной академии якобы была моим штабом, в котором я разработал план восстания в Москве на случай войны в дни мобилизации;

3. Это давалось мне в связи с якобы существующей у нас трудовой Красной Армией;

4. Для политического обеспечения я связывался в бытность мою в Генуе в составе нашей экспедиции в 1922 году с английским генеральным штабом;

5. В бытность мою начальником Северо-Кавказского военного округа (СКВЮ) будто бы я подготавливал восстание на Северном Кавказе;

6. Все это я делал одновременно, вредительствуя где только было можно.

Я считал, что все это обычный прием следователя и просил его перейти к настоящему разбору обвинения, а для этого предъявить мне обвинение и заслушать мои объяснения. В этом мне было отказано. Тогда я отказался давать показания по этим вопросам. В ответ на это следователь Николаев приказал снять с меня знаки военного отличия и сказал, что мое присуждение к расстрелу решено. Я был вызван к уполномоченному представителю ОГПУ и тот подтвердил бесспорность моей вины, сообщил мне от имени коллегии ОГПУ, что если я стану на колени перед партией, строящей социализм, и «сознаюсь», то меня ждет 3–4 года тюрьмы в наилучших условиях. Если же я буду «запираться», то меня расстреляют, как Мека и Пальчинского.

После моего отказа меня перевели в Москву и установили следующий режим: одиночная камера, без прогулок, без всякого общения с родными, без чтения и каких-либо занятий, мыл уборную и параши под окрики надзирателей, заставлявших меня по нескольку раз переделывать дело.

Вызовы к Николаеву, издевавшемуся надо мной, ругавшемуся площадными словами и требовавшему дачи показаний.

Он обещал согнуть меня в бараний рог и заставить на коленях умолять о пощаде, если я буду упорствовать. Если же я дам показания, то режим будет немедленно изменен. Так длилось 11 месяцев. Лишь одно облегчение было сделано: через 5 месяцев дали читать.

Кроме Николаева меня вызывали следующие руководители ОГПУ: Иванов, Евдокимов, Дейч и, наконец, председатель коллегии т. Менжинский.

На мое заявление т. Иванову, что такое ведение следствия незаконно, он мне заявил: «Мы сами законы писали, сами и исполняем!». На мою просьбу ко всем этим лицам предъявить обвинение и дать мне возможность защищаться, ответа не последовало. Даже не проводили очные ставки с теми, кто меня оговорил, мне все они отвечали, что моя вина в их глазах очевидна и мне остается одно: либо давать показания, либо готовиться к расстрелу.