Читать «Всего лишь барбос! (Рассказы)» онлайн - страница 4
Майя Флоровна Фролова
То ли пела, то ли голосила на всё село, пугая маленького Женьку.
Только ведь и горе забывчиво. Глаза у Шуркиной матери такие же, как и у Шурки, — будто из маленьких голубых капелек собраны. Белобрысая, молодая, курносая. Работала она продавщицей, и стал к ней присватываться дядя Петя. Его прислали недавно заготавливать грибы и ягоды, выменивать у хозяек на всякие нитки-иголки. Был дядя Петя без руки, отвоевался быстро, и без семьи: жена и дочка погибли в эшелоне, под бомбами.
Не в характере Шуркиной матери весь век горевать, только и замуж как выходить, когда война.
Дядя Петя уговаривал. Не виноваты, мол, что так случилось. Что ж теперь, век вековать в одиночку? Да и хозяйство тяжело одной держать. Правда, Шурка вырос, уже седьмой класс закончил. Помощник…
Шурка на мать смотрел волком. Он не верил, что отец погиб. А мать — баба слабохарактерная. Придёт отец и спросит у Шурки: ты-то куда, сынок, глядел? Как позволил другому моё место занять? А ежели всё-таки не придёт, то разве им втроём, ему, матери и маленькому Женьке, так уж плохо?
Шурка наблюдал за матерью. Вот оно. В зеркальце засматривает, кудерёк из-под косынки достала и на лоб уложила.
Да и косынка новая, не иначе, дяди Пети подарок. Значит, вчера правду ехидная Катька сказала:
— Что, Шурочка, скидывай тельняшку, сушёный гриб на шею повесь, нового отца встречай…
Всегда носил Шурка тельняшку, подаренную отцом. Ухитрялся любую рубашку так надеть, чтобы уголок полосатый виднелся…
Шурка так растерялся, что даже не налупил её хорошенько, хоть руки давно чешутся.
Не знал Шурка, как против матери пойти. Стыд с ней говорить про это.
Сидел Шурка один на чердаке, бродил над Тавдой, думал и думал. И наконец решил написать матери письмо, будто от отца оно. Никому не сказал об этом. Бывают такие тайны, которые надо хранить хоть и всю жизнь…
Когда Шурка вернулся из школы, горница была полна народу. Мать, простоволосая, опухшая от слёз, тонким, дрожащим голосом выводила каждое слово уже выученного письма. Она прислушивалась к своему голосу, будто не веря, что всё это правда.
— «Любезная моя Ольгюша и сынки Олександр и Евгений! Шлю вам свой горячий привет, теперь уже не фронтовой, а из госпиталя…»
Когда Шурка писал это письмо, у него щемило сердце, щипало в носу, в глазах. Он горячо верил, что отец жив, видел все его муки будто наяву.
— «Не думал с вами свидеться, — дрожал материн голос, — не чаю, как уполз с ранеными ногами, когда немцы крушили наш госпиталь…»
Шурка забыл, что сам писал эти горячие, как раны, слова. У него снова защемило сердце и замутилось перед глазами. Нет, это были не его слова, так взаправду писал отец, каждое слово было отцовским…
— «Не удивляйтесь, что рука не моя. Пишет за меня сестрица наша. Я лежу пластом и не знаю, когда подымусь, когда зашагают мои ноги. Рад и тому, что жив остался…»
«Жив!» — прошелестело в общем вздохе, и надежда живой птицей затрепыхалась в комнате. «И мой жив, и мой, и мой!..»
