Читать «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (Авторский сборник)» онлайн - страница 81

Леонид Наумович Финкель

А ты долгие годы верил, что писатель должен быть общественником и чуть было не собрался жить в гуще масс! «Кто масс сторонится, – говорила Революция, – писатель плохой, даже вредный…»

В юности я доходил до черты и слышал: исчезни!

Теперь и я исчезал.

На сегодня чуть ли не все мертвы – какой-то разгул геноцида, и не свалить на генерального секретаря…

Сколько есть еще жизни: минута, сутки, десятилетие? Что нужно припомнить?

«Смотри на меня и молчи!..»

Жалоба, спетая на одинокой флейте.

Оставайся за своим письменным столом и прислушивайся. Прислушайся и жди. Будь неподвижен и одинок. И мир принесет себя к тебе. И раскроется перед тобой. Он не может поступить иначе, потому что из тебя исходит Книга…

Жизнь еще есть: минута, сутки, десятилетие:

– Браво, Рахель-Рейзл! Я подобрался к самой сути: любовь преследует истину…

Вокруг меня становилось все пустынней. И сам я растворился в этой пустыне…

Чувство любви ушло.

Любовь осталась.

Над небоскребами батальонами блуждали облака, пытаясь заглянуть в окна квартир стоимостью в один миллион долларов. И только тюрьма «Цальмон» стояла особняком. Я смотрел ввысь и видел, как ветер все подгоняет и подгоняет облако с людьми к этой тюрьме.

И оно вдруг начало опускаться…

«Боже, – подумал я, – у них нет даже карты подъезда к этой тюрьме, они же будут блуждать по пустыне неизвестно сколько лет. А там, в тюрьме «Цальмон», прохладно и даже хумус дают на завтрак и ужин… И вообще, отдельные камеры для людей и для богов… Тем более сами приглашали… Так сказать, по первому хрюканью чиновников… После торжественной части легкое угощение…»

И тут в комнату вбежала Рахель.

– Господи, жива?! И обманула всех?!

– Нет, просто любящий не должен играть по правилам…

И еще что-то отвечала. Горячо, пламенно. Но я ничего не разбирал, пока не понял, что она говорит на иврите. Но что ж именно она говорит?

И я начал отвечать ей так же горячо, так же пламенно, почти на беглом святом языке. Это было сродни колдовству. Мы перебирали слова, складывали строки и без устали толковали и перетолковывали их значение и смысл. И пока в запасе было хоть одно слово, я знал: есть, есть чем поддержать свой дух!..

Как никогда я хотел писать. Но что-то странно отвлекало. На стене билась припадочная тень Достоевского. Тикали всеобщие часики.

...

1997–2010

Поминать меня в радости… (Шолом-Алейхем)

Моим внукам Асафу и Томеру, дабы не были вы, родные мои мальчики, только гостями или туристами в еврейской Атлантиде.

– Я – еврейский писатель.

– Как вас звать?

– Шолом-Алейхем.

– Шолом-Алейхем? Жить вам, значит, миром и ладом!

– Того же вам и вашим чадам!

– Что же вы поделываете, пане Шолом-Алейхем?

– Что же нам поделывать? Пишем.

– Что пишем?

– Что нам писать? Что видим, про то и пишем.

– Что же дают вам писания, которые вы пишете?

– Что они могут дать? Горести, колики, слёзы, обиды, муки, страдания, тревоги…

– И это всё?

Шолом-Алейхем