Читать «Всё изменяет тебе» онлайн - страница 47

— Вы придете, когда я пришлю за вами, — отрезал Пенбори.

И вся чуть ли не слезливая сентиментальность, с кото- рой он говорил со мной о песнях, теперь бесследно испарилась.

— Платить вам будут достаточно, — бросил он дополнительно.

Я не спешил с ответом. Стоял, тяжело опираясь на кресло, полусонный, в голове все смешалось. Новый тон, которым этот человек вдруг заговорил со мной, обнажил во мне острие гнева. Вся его жизнь казалась мне окутанной в какую — то непроницаемую и пугающую мглу. Себя и свою дочь он оградил от внешнего мира каменной грядой самодовольного презрения. Все вокруг, что не относилось к нему самому или к его интимным и сокровенным желаниям, он давно заставил молчать. К той музыке, той стихии выразительных звуков, которая слышалась мне в жизни угнетенных и униженных, в их спокойном терпении и безнадежности, он был глух. У меня чуть не появилось желание рассказать ему все о шелестящей поросли печали и сострадания, сквозь которую пробегали мои дни и ночи, проведенные среди деревенского люда, но к любым откровениям такого рода он остался бы глух, как телеграфный столб. Так что, пока суть да дело, я помалкивал. В каком — то ограниченном участке моего сознания даже шевельнулась потребность схватить эту великолепную арфу, манящую обещанием новой и менее скитальческой жизни, и обрушить ее на голову Пенбори. Авось это родит достаточно гулкий и хаотический шум, из которого ему станет ясно, какую дикую какофонию он вызвал в моем сознании, щедро изливая на меня свои размышления. С изумлением подумал я о тех силах, которые вырыли такую пропасть между Пенбори и мной. Хорошо, что в комнате не были зажжены лампы! До чего ж противно было бы увидеть во весь рост то нечто, которое стояло между мной и Пенбори, — видеть, как оно, насторожившись, почесывает за ушами…

— Ладно, — сказал я наконец, — неделькой — другой я могу пожертвовать без риска для жизни. Думал я пробыть здесь день — два, не больше. Собирался только выручить из вашей прокопченной дыры одного своего дружка. Но он накрепко и всерьез пришвартовался к прочной скале из горького труда, любви и бог его знает чего там еще. И все же стоило проделать такой путь, уж хотя бы для одного того, чтоб вернуться домой с разгадкой многих недоуменных вопросов.

— Вы говорите об Адамсе? — спросил Пенбори, делая усилие, чтобы голос его звучал совершенно равнодушно.

— Да, о Джоне Саймоне Адамсе. Именно. Стивенс уже успел доложить вам?

— Успел. И когда он рассказал мне, что ваша задача — увести на Север этого близорукого безумца, эту занозу, я даже обрадовался. Я, знаете, готов платить вам за каждый ярд, на который вы отдалите его от Мунли. Джон Саймон Адамс умен, но он без царя в голове. Руки его так же хорошо знакомы с железом и со всеми его повадками, как и мои, но его закружило вихрем жалости и мятежа. Что — то неладное творится с этим человеком, и я был бы рад увидеть его умиротворенным. И вообще мне хотелось бы, чтобы все люди жили в мире. Поражает меня то, что для Джона Саймона вся земля на одно лицо. Нет для него такого уголка в мире, который заставил бы его болеть или радоваться за него больше, чем за другие. Где бы он ни очутился, он всюду прежде всего ищет скалу, о которую мог бы разбить свои кулаки. Если он и во мне хочет видеть такую скалу — добро пожаловать! На кой только черт сдалось ему так вести себя?