Читать «Восход и закат» онлайн - страница 99

– Да! сказал Водемон мрачно, вовсе не вникая в нежную и глубокую мысль девушки, – она была занята поэзий, а он делом, правами и законами: – да! знаешь ли ты, что от простого клочка бумаги, если я найду его, может зависеть все мое счастье, богатство, все, что мне мило в жизни!

– От клочка бумаги? О! как, бы я желала найти эту бумагу! Водемон тяжко вздохнул. Фанни робко подошла к нему.

– Не вздыхай, братец! сказала она тихо: мне больно, когда ты вздыхаешь. Ты что-то переменился… ты несчастлив?

– Нет, Фанни, нет! Я некогда был очень счастлив.

– Был?.. где же? А я?..

Она остановилась. Тон её был грустный, упрекающий. Она остановилась и сама не знала, почему. Она не знала, но чувствовала, что сердце её как будто упало. Она молча пропустила его мимо себя, и он пошел наверх, в свою комнату. Она уныло проводила его глазами. Он совершенно против обычая оставил ее так поспешно.

На утро Водемон долго не выходил. Фанни уже не пела: ее не занимали песни, которые она так полюбила-было: она не успела ими выманить у брата никакой похвалы, ни даже улыбки поощрительной! Она в бездействии, в рассеяния сидела подле дряхлого, слепого старика, который с каждым днем становился молчаливее. Когда вошел Филипп, она едва оглянулась и прекрасные губки её надулись. Он не заметил. Сердце у бедной девушки прошло, но на глазах навернулись слезы.

Филипп действительно переменился. Лицо его было сурово, пасмурно; обращение рассеянно. Он сказал несколько слов старику, потом сел к окну, склонил голову на руку и задумался. Через несколько времена пошел к себе, наверх, и не выходил до вечера. Фанни, видя, что он вовсе не расположен начать разговор, несколько раз украдкой посматривала на его неподвижную фигуру и задумчивое лицо и наконец решилась подойти.

– Ты не здоров, братец? спросила она тихим, трепещущем голосом.

– Здоров, моя милая.

– Отчего ж не говоришь с твоей Фанни? Не хочешь ли прогуляться? Может-быть, и дедушка пойдет с вами.

– Нет, сегодня я не пойду. А если и пойду, так один.

– Куда же? Разве ты не хочешь гулять с Фанни? Я ведь ни куда не выходила без тебя… даже на могилу не ходила. С цветами я посылала Сару… но…

Водемон вскочил. Воспоминание о могиле пробудило его от мечтательности. Фанни, детская привязанность которой прежде радовала и утешала его, теперь мешала ему; он чувствовал потребность совершенного уединения, которое составляет атмосферу зарождающейся страсти. Он пробормотал какую-то едва внятную отговорку, ушел и не возвращался до полуночи. Фанни не спала, пока не услышала последних шагов его по лестнице, последнего шороху в его комнате, и, когда уснула, грезы её были беспокойны, мучительны.

Утром, отправившись в город, Водемон получил записку от лорда Лильбурна, с повторением приглашения на дачу. Первое чувство Филиппа, по прочтении этой записки, было восхищение. «Я увижу ее! я буду под одного кровлей с ней… Под какою же кровлей? Я буду гостем там, где мог бы быть хозяином!.. буду гостем Роберта Бофора!» Эта мысль встревожила его еще больше, когда он вспомнил, что собирается повести войну, самую убийственную войну в жизни общественной, – войну судебную, войну за имя, честь и собственность, – против того самого Роберта Бофора. Мог ли же он пользоваться его гостеприимством? «Но как же! воскликнул он, поспешно ходя из угла в угол; неужто, потому, что я хочу доказать свои законные права… неужто потому я должен изгнать из своих мыслей, удалить от глаз такой прекрасный, милый образ… ее, которая, будучи ребенком, вмести со мною стояла на коленях перед этим жестоким человеком? Разве ненависть такая могучая страсть, что не может дать Места ни одному лучу любви?.. Любви!.. Какое слово! Мне должно остеречься.» В сильном волнении, в борьбе с самим собой, он отворял окно и жадно вдыхал воздух. И в эту минуту… судьба, видно, хотела разом покончить его борьбу, победят нерешимость… по улице, на которую выходили его окна, проехала открытая карета. в ней сидели мистрисс Бофор и Камилла. Дамы заметили его. Мистрисс Бофор кивнула головой с обыкновенною своей Флегматическою улыбкой. Камилла покраснела. Филипп, почти не переводя духу, смотрел вслед, пока карета не исчезла из виду; потом затворив окно сел, чтобы собраться с мыслями. Наконец он вскочил я благородное, торжественное выражение оживило его лицо. «Да! воскликнул он: если я вступлю в дом этого человека, если я отведаю его хлеба я вила, то должен буду отказаться… не от справедливости и законного достояния… ни от того, чего требует честь и доброе имя моей матери… но от всего, что касается ненависти и мести! Когда я вступлю в этот дом и если Провидение даст мне средства воротить мои права… тогда пусть она… невинная – будет ангелом хранителем стоять на границе, где правосудие переходит в кару! Притом, разве это обман отыскать брата Сиднея? А этого я могу достигнуть только посредством сближения с ними… И, наконец… Я видел ее и уже не могу ненавидеть за отца.»