Читать «Волшебная гора (Главы 6-7)» онлайн - страница 61

Ганс Касторп из глубины комнаты возразил:

- Не может быть, для зимы рановато, хотя по всем признакам страшно на то похоже; если зима - это мрак, снег, холод и теплые трубы, тогда в самом деле зима. Но если подумать, что зима едва кончилась и только-только сошел снег, во всяком случае нам, не правда ли, кажется, будто только что была весна, - то иногда, тут я с тобой совершенно согласен, просто тошно становится. Теряешь вкус к жизни - дай мне пояснить свою мысль. Я думаю, что мир вообще-то устроен так, чтобы соответствовать потребностям человека и пробуждать в нем вкус к жизни, не признать этого нельзя. Я вовсе не хочу этим сказать, что мировой порядок, ну, например, хотя бы величина нашей планеты, время, которое требуется ей, чтобы обращаться вокруг собственной оси и вокруг солнца, смена дня и ночи, времен года, - словом, космический ритм, рассчитан на наши потребности, - это было бы слишком самонадеянно и наивно, отдавало бы телеологией, как сказал бы философ. Просто наши потребности и общие основные закономерности в природе, благодарение богу, созвучны, - я говорю благодарение богу, потому что за это в самом деле стоит бога благодарить, - и когда на равнине приходит лето или зима, то с прошлого лета или зимы протекло уже ровно столько времени, что лето и зима кажутся нам новыми и желанными, и на этом-то и покоится вкус к жизни. А вот у нас, здесь наверху, этот порядок и гармония нарушены, во-первых, потому, что здесь нет настоящих времен года, как ты сам однажды выразился, а просто летние и зимние дни, pele-mele, вперемежку, а во-вторых, потому, что время, которое мы здесь проводим, собственно даже не время, так что когда наступает новая зима, она вовсе не новая, а та же старая; этим и объясняется недовольство, с каким ты сейчас глядишь в окно.

- Весьма признателен за объяснение, - сказал Иоахим, - А теперь, когда ты мне все растолковал, ты, как мне сдается, так собой доволен, что заодно доволен и всей здешней жизнью... Нет! Хватит! - почти выкрикнул Иоахим. Все это свинство, гнуснейшее свинство, и если ты... то я лично... - И он быстрым шагом вышел из комнаты, в сердцах хлопнув дверью, - в его мягких, прекрасных глазах как будто даже стояли слезы.

Ганс Касторп остался в полном смятении. Пока двоюродный брат громогласно заявлял о своих намерениях, он не принимал их особенно всерьез. Но теперь, когда говорило лишь лицо Иоахима, причем весьма красноречиво говорило, и вел он себя как сегодня, Ганс Касторп испугался, он понял, что этот солдат вполне способен от слов перейти к делу, - и он испугался до того, что весь побелел, испугался за них обоих, за него и за себя. "Fort possible qu'il aille mourir"*, - подумал он, и так как сведения эти, несомненно, были получены из третьих рук, то к ним примешивалась боль давних, никогда не утихавших подозрений, и еще он подумал: "Неужели он меня бросит здесь одного, - меня, который приехал лишь затем, чтобы его навестить?! - И тут же добавил: - Это было бы нелепо и ужасно, - настолько нелепо и ужасно, что я чувствую, как у меня холодеет лицо и сердце беспорядочно колотится, потому что если я останусь здесь один, - а я останусь, даже если он уедет, мне нельзя, мне невозможно с ним уехать, тогда, тогда, - что это с сердцем, теперь оно совсем замирает? - тогда это будет на веки вечные, потому что одному мне отсюда никогда уже не выбраться на равнину..."