Читать «Война и мир (Том 2, часть 4)» онлайн - страница 20

- Бывает с тобой, - сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет - ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно? - Еще как! - сказал он. - У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка... и так мне вдруг скучно стало... - Ах, я это знаю. Знаю, знаю, - подхватила Наташа. - Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех-всех жалко. И, главное, я не виновата была, - сказала Наташа, - ты помнишь? - Помню, - сказал Николай. - Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка-болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь? - А помнишь ты, - сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было - мы это пришли и вдруг там стоит... - Арап, - докончил Николай с радостной улыбкой, - как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали. - Он серый был, помнишь, и белые зубы - стоит и смотрит на нас... - Вы помните, Соня? - спросил Николай... - Да, да я тоже помню что-то, - робко отвечала Соня... - Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, - сказала Наташа. - Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь! - Как же, как теперь помню его зубы. - Как это странно, точно во сне было. Я это люблю. - А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было? - Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему-то. Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие. Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее. Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют. - А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, - сказала Наташа, - и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было. Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. - Барышня, петуха принесли, - шопотом сказала девушка. - Не надо, Поля, вели отнести, - сказала Наташа. В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук. - Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, сказал голос старой графини из гостиной. Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: - Молодежь, как смирно сидит! - Да мы философствуем, - сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях. Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца. - Знаешь, я думаю, - сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что-нибудь новое, - что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете... - Это метампсикова, - сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. - Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных. - Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, - сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, - а я знаю наверное, что мы были ангелами там где-то и здесь были, и от этого всё помним... - Можно мне присоединиться к вам? - сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним. - Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? - сказал Николай. - Нет, это не может быть! - Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?... Почему я знаю, чем я была прежде, - с убеждением возразила Наташа. - Ведь душа бессмертна... стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила. - Да, но трудно нам представить вечность, - сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они. - Отчего же трудно представить вечность? - сказала Наташа. - Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было... - Наташа! теперь твой черед. Спой мне что-нибудь, - послышался голос графини. - Что вы уселись, точно заговорщики. - Мама! мне так не хочется, - сказала Наташа, но вместе с тем встала. Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери. Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько-нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо-грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что-то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.