Читать «Войди в каждый дом (книга 2)» онлайн - страница 163
Елизар Мальцев
Свет бил ему прямо в глаза, он не почувствовал, как сполз с подушки, тень абажура висела теперь" над головой. Рука чугунно отяжелела, он отложил в сторону исписанный лист и лежал, глядя в зеленоватый сумрак, за черту света, воспринимая окружающее с удивительной обостренностью — и выступающие из мрака тяя?елые ветвистые рога оленя над дверью, и пушистые метелки трав в пучках на полке, и корешки книг за слюдяно отсвечивающим стеклом шкафа, и запыленное дуло двустволки, висевшей наискось по ковру...
Вспомни суровую осень сорок шестого, послевоенного неурожайного года, когда в Поволжье и в Крыму люди умирали от истощения и голода... На запасном пути в областном городе стоял правительственный вагон, и представитель из Москвы, сидя в обкоме, поочередно вызывал к себе всех секретарей райкомов. Тогда ты тоже стоял перед человеком в защитной форме, молча все вытерпел и вышел в приемную в мокрой от пота рубашке и, жалко улыбаясь, сказал товарищам, что отделался легким испугом... В район он возвращался не один, а с известным мо-
сковским журналистом. Встретил его на станции и втайне побаивался его визита. В то время еще и не такая подозрительность часто караулила сердце. Но журналист оказался душевным и простым малым. На станции их ожидал шофер на «газике», утро было солнечное, бодрящее, с первыми заморозками, с легким первым снегом. Свет искрился по обе стороны дороги, а сама дорога текла, как черная река, сквозь нетронутую белизну и чистоту. Перед крутой горой они вылезли из машины, шофер не надеялся взять на своем разболтанном «газике» ее крутизну — поехал в объезд. А они решили размяться и пошли пешком в гору. Над горой голубело небо, они шли не торопясь, часто передыхая, и журналист, щуря близорукие глаза, восхищенно басил: «Ах, какой воздух! Целебный напиток!» Идти было тяжело, грязь, как тесто, налипала на сапоги, изматывала. Они миновали почти половину подъема, когда в прозрачной тишине утра услышали вольный и чистый женский голос — он бежал навстречу, как ручей, свободно и легко. В нем была и протяжная мука этой дороги, и свежая белизна снега, и горы, и небо.
Девушку они увидели не сразу, вначале показалась корова, запряженная в двуколку, четыре больших бидона, обложенных свежей соломой. Возница шагала за двуколкой, помахивая хворостиной, и пела. Скрипели колеса, и скрип этот, казалось, тоже вплетался в песню. Журналист сиял очки и стоял, блаженно жмурясь. Повозка приблизилась, стало слышно, как тихонько позвякивают друг о дружку бидоны, они увидели наконец во весь рост и девушку — в старом ватнике, в сбитом на плечи платке. Заметив их, она замолчала, красные, с сизоватым отливом щеки ее еще больше покраснели. Они не отрывали глаз от ее лица, смущенного, дышавшего здоровьем и силой, потом обежали ее взглядом и увидели, что идет она босая. Ноги ее по щиколотку тонули в перемешанной со снегом грязи, розоватые, обожженные ветром икры были забрызганы жидкими ошметьями. Журналист не выдержал и закричал: «Как же ты так? С ума сойти! Ты же заболеешь!» Но девушка лишь застыдилась, что ее видят босой. «Ничего с нами не сделается! — сказала она громко и засмеялась.— Где же взять обутки, коли их нету! — Она узнала Алексея Макаровича и добавила: — Вот спросите хоть нашего секретаря, не вру!» Она вдруг рассердилась на корову, хлобыстнула ее хворостиной и зашагала дальше, а журналист восхищенно и долго глядел ей вслед и бормотал: «Боже мой! Вот она, Россия! Какой народ! Какой народ!..» Всю