Читать «Войди в каждый дом (книга 2)» онлайн - страница 16

—  Если мы проявим доверие к мнению большого коллектива, то не уроним свой авторитет, а скорее укрепим его! — с тем же спокойным достоинством отвечал Мажаров, явно игнорируя недовольство секретаря и его начальственную заносчивость.—Неужели вы всерьез считаете, что нас станут больше уважать в Черемшанке, если мы силой навяжем им председателя, которого они не хотят? Это равносильно тому, что мы будем запрягать лошадь головой к телеге!

—   Верно! — крикнул сидевший на подоконнике Егор Дымшаков.

—  Не торопитесь, товарищ Дымшаков.— Коробин как бы нехотя обернулся, поискал глазами конюха, выждал томительную паузу, собирая внимание всех.— Ведите себя спокойнее — здесь не колхозное собрание, где вы свободно могли разводить демагогию, защищая, так сказать, правду-матку... Мы не позволим вам вести себя здесь с такой же разнузданностью и вынуждены напомнить, что для вас, как и для любого коммуниста, существует партийная дисциплина! Или вы забыли о ней?

—  Забудешь про нее, как же! — Егор шумно задышал, словно взбирался на гору.— С тех пор как заболел Алексей Макарович, мне с утра до ночи о ней твердят — то парторг, то сам Лузгин, то инструктор Яранцева, а о чем я думаю, чего я хочу, что на душе у меня наболело — до итого им и дела нет... Грозят да приказывают, хотят, чтоб я за все отвечал, а отвечать взаправду ни за что не дают!

—  Та-ак.— Коробин опять выжал вялую улыбку.— Значит, но даем развернуться? Сдерживаем благородный порыв? А может быть, правильно, что не даем? Демократия — оружие обоюдоострое, и не всякий может умело им пользоваться!                                                                  

—  Не всякий? — Дымшакову, по-видимому, было трудно разговаривать сидя, он встал, выпрямился во весь рост, повел широкими плечами.— Конечно, ежели оружие такое острое, то его давать каждому не следует — могут невзначай и порезаться... Лучше всего давать проверенным товарищам, может, даже справку какую выдавать — так, мол, и так, товарищ идейно закаленный, ему все дозволено, но одной половице пройдет, не шатнется! А другим коммунистам запретить даже рот раскрывать, разве только чтоб пожевать чего...

Ксении было непонятно, почему Коробин терпит этот глумливый тон, не обрывает Егора, но скоро она догадалась, почему так ведет себя секретарь. Коробин мог быть жестким и даже беспощадным, когда речь шла о работниках аппарата, почти во всем зависимых,— в его силах было и отстранить любого инструктора от работы, как он это проделал с Ксенией, и испортить ему «биографию» отрицательной характеристикой, с которой не везде сунешься, и наложить суровое партийное взыскание. С Дымшаковым все было сложнее — его бессмысленно было лишать работы на конюшне, он не боялся, что его проработают вот на таком бюро, потому что, получив взыскание, он ничего не терял в глазах односельчан, а скорее выглядел героем и страдальцем за народные интересы. Но, пожалуй, больше всего Коробин опасался злого и прилипчивого дымигаков-ского слова: выступит па любом собрании, высмеет — и пойдет гулять по району, передаваться из уст в уста. И ничего ты с таким дерзким и бесшабашным человеком несделаешь, не избавишься от него — не те времена! Оставалось, видимо, одно — ждать, когда Дымшаков споткнется, скажет что-то лишнее в душевном запале во вред себе, и вот тогда его можно будет поставить на место, взять над ним верх. Поэтому Коробин не мешал сегодня Егору свободно высказываться, грубить, хотя, судя по всему, терпению секретаря тоже приходил конец. Вот он рывком выхватил из пластмассового черного стакана пачку цветных карандашей и до хруста сжал их в кулаке.