Читать «Воздушные бойцы» онлайн - страница 57

Через месяц с небольшим, в апреле, после очередного успешного вылета на боевое задание группа летчиков возвращалась [77] на аэродром. Поочередно шли на посадку. Вот коснулся грунта и побежал по полосе «як» Потапыча. И в тот же миг, на глазах у всех, кто был в этот момент возле полосы, из низких рваных облаков выскочил «мессершмитт», дал по самолету Потапыча всего одну очередь и тут же снова ушел в облака.

Потапыча осторожно вынесли из кабины и тут же отправили в полковой лазарет. Он был ранен в голову. Некоторое время парализованный летчик лежал в лазарете, и ми навещали его. Долго быть с ним нам не разрешали. Потапыч лишился речи. Парализованы были также рука и нога. Он смотрел на нас, и в глазах его были слезы. Плакал Потапыч беззвучно. Он был в ясном сознании и все понимал. На У-2 его отправили в Воронеж, и там через несколько дней он скончался.

Говорят, на войне ко всему привыкаешь. Это и так, и не так. Просто воюющий человек живет в ином эмоциональном состоянии, которое продиктовано длительным и привычным внутренним напряжением. Все на войне сжато: время, события, эмоции, сама жизнь. Но от этого переживания глубже и острее. Когда мы теряли таких людей, как Потапыч, мы много не разговаривали — не принято это было. Но внутренне еще больше сближались, как бы закрывая в нашей полковой семье еще одну брешь, нанесенную войной.

Летчики двух наших эскадрилий жили очень дружно. Если надо было подменить заболевшего товарища — никаких разговоров не возникало, хотя шутка ли: лишний раз лететь в бой, когда ты знаешь, что отработал все. На фоне этой бескорыстной самоотверженной дружбы отдельные эпизоды противоположного толка запоминались накрепко. Их было не много, но все же были.

Несколько своеобразно начал воевать в нашем полку летчик Родионов. Когда мы вылетали на прикрытие наземных войск, каждый летчик имел в строю строго определенное место. Ясно, что от того, как летчики держат строй, во многом зависит исход воздушного боя, твоя собственная жизнь и жизнь твоих товарищей. К новичкам, которые иногда ломали строй, относились с некоторым снисхождением: нет должного опыта, надо объяснять, учить. Но к опытному летчику за такие нарушения подходили строже.

Барражировали мы обычно в строю тупого клина на таких интервалах, которые позволяли бы по команде ведущего произвести разворот «все вдруг». Я как ведущий обычно шел в центре клина и не раз замечал, что Родионов выходит [78] из строя вперед, обгоняя иной раз даже меня. Родионов не был новичком. В первые дни войны он горел в самолете. Его смуглое лицо было в рубцах, и за эту смуглость, а также за веселый нрав его прозвали в полку Цыганом. Человеком он был компанейским и многим в полку пришелся по душе. Поэтому, когда он в воздухе ломал строй, я сначала относил это к его невнимательности и даже некоторой безалаберности. Случись в такой момент необходимость всей группой произвести разворот — самолет Родионова мог бы помешать произвести этот маневр четко. Ну а противник, конечно, не стал бы дожидаться, когда мы снова наладим свои боевые порядки… И я в воздухе однажды позволил себе не совсем этичный, но зато хорошо понятный жест: когда Родионов снова выскочил вперед и поравнялся со мной, я пальцем постучал по лбу, и он, вероятно, поняв оплошность, а может, устыдившись, занял свое место в строю. Но вскоре ситуация повторилась, и на земле, при разборе, я вынужден был строго указать летчику на недопустимость такого поведения в воздухе.