Читать «Влюбленный Вольтер (Voltaire in Love)» онлайн - страница 34

Из Парижа Вольтер поспешил в Лотарингию и там сидел затаившись, даже не представляясь к местному двору, пока мадам дю Шатле не заручилась словом министра юстиции, что в Сире его никто не тронет. Герцогу Ришелье это тоже было обещано. Успокоенный, Вольтер вернулся в Сире, где к нему присоединились мадам дю Шатле, ее дочь, которой предстояло поступить в школу при соседнем монастыре, ее сын и его новый наставник господин (уже не аббат) Линан. Вольтер вынудил Линана сложить сан, заявив: “У Эмилии попам не место”. Учитель из него получился негодный. Мадам дю Шатле вынуждена была давать ему уроки латыни, чтобы он пересказывал их своему питомцу. Как и прежде, Линан полжизни проводил в спячке. В минуты бодрствования он не придумал ничего более приличного, как приударить за мадам де ла Невиль, которая была этим страшно фраппирована. Вольтеру пришлось успокаивать ее письмом: “Бедняга потерял голову” и так далее. Наконец Линан напрягся и сочинил маленькое стихотворение следующего содержания: путешественник, заехавший в Сире, может подумать, что это дворец, но, увидев Эмилию, поймет, что попал в храм. Восторгам не было конца: все-таки в Линане проснулся поэт.

В кои-то веки Вольтер чувствовал себя умиротворенным и счастливым. “Я наслаждаюсь, при полном покое и насыщенном досуге, радостями дружбы и трудов с той единственной среди женщин, которая может читать Овидия и Эвклида и обладает воображением одного вкупе с точностью другого”. Он начал свой “Век Людовика XIV”, замышляя его не как историю царствования или, того меньше, жизни короля, а как картину целой эпохи. “Век Людовика XIV” написан лаконичным, острым языком, который с таким успехом позаимствовал Литтон Стрэчи. “Король укорял себя за связь с замужней женщиной и угрызался тем сильнее, чем больше к ней охладевал”. Вольтер приставал ко всем своим знакомым с просьбой вспоминать анекдоты того правления: его конец он застал сам (ему было девятнадцать, когда умер Людовик XIV), но начало казалось невероятно далеким. Вольтер любил оживлять свои писания анекдотами, и именно он сохранил для нас историю Ньютона и яблока. Он полагал, что исторический труд должен, подобно пьесе, иметь завязку, кульминацию и развязку, а не представлять собой простой набор фактов: “Если хотите усыпить читателя, рассказывайте ему всё”.

Даже когда Вольтер исходил злостью, его перо не сажало клякс. Письма, которые теперь кипами увозила из Сире почта, были написаны, как и всегда, мелким, аккуратным, разборчивым почерком, что отнюдь не делало их менее гневными. Выражений он не смягчал: “Как я раскаиваюсь, что вытащил его из Бисетра и спас от Гревской площади. Лучше сжечь попа, чем уморить читателей”. ( Для Вольтера не было слова более оскорбительного, чем “ешшуеих” — нудный. “Какой же вы нудный человек”, — обругал он как-то Жана Батиста Руссо, исчерпав все другие эпитеты'.) Дефонтен, невозмутимый, высокомерный и наглый сверх меры, возражал: пусть-де его простят, но он не может согласиться, что если кто-то вытащил его из тюрьмы, он, известный критик, должен хвалить этого “кого-то” до скончания вечности. У него, в конце концов, свои принципы. Он выполнил свой долг по отношению к “Цезарю”, опубликовав заявление, что издание было дефектным. Вольтер немножко поостыл, но очень скоро опять взорвался: Дефонтен напечатал одно из его стихотворений к Эмилии после убедительных просьб этого не делать. Оба противника играли в опасную игру. Дефонтен не мог себя чувствовать уютно, когда его обзывали педерастом, так как он по-прежнему им оставался, а педерастия все еще каралась смертью. Вольтеру же, при неопределенности его отношений с “Блюстителем”, то есть министром юстиции, грозила бедой та критика, которую позволял себе Дефонтен. Аббат коварно привлекал внимание властей ко всему революционному и вольнодумному в произведениях писателя. В интересах обоих было бы оставить друг друга в покое. Но “qui plume а guerre а” (кто имеет перо, имеет войну), как говорил Вольтер. Однако пока они только мерялись силами, настоящая битва была впереди.