Читать «Влас Дорошевич. Судьба фельетониста» онлайн - страница 356
Семен Владимирович Букчин
И вместе с тем он понимал, что «сдержать реку» было трудно, и потому свою позицию исповедующего общедемократические взгляды постепеновца-эволюциониста, противника резких, классово-партийно обозначенных движений попытался рассмотреть в контексте политического многоголосия, охватившего Россию в тот период. Повесть «Вихрь», по точному наблюдению современного исследователя, «не содержит в себе четкого пропагандистского потенциала, определенного ответа на вопросы, недвусмысленно выдвинутые историей». Ее главному герою, крупному либеральному общественному деятелю Петру Петровичу Кудрявцеву, Дорошевич в значительной мере доверил изложение собственных убеждений. Не случайно в заглавии его дневника стоят слова пушкинского Пимена — «Свидетелем чему Господь меня поставил». Своего рода журналистский девиз Дорошевича. Петр Петрович, чьи речи «о попранных священнейших человеческих правах прокатывались по Руси от края и до края» еще во времена «общественной тишины и спокойствия», сейчас, когда грянул манифест, пришли свободы и страна стоит на пороге пускай неполного и урезанного, но все-таки парламентского правления, оказался в двусмысленной и даже драматической ситуации. На собрании общественности, посвященном выработке отношения к Государственной Думе, он призывает трезво оценить уже достигнутое освободительным движением и воспользоваться первыми результатами, не делая резких рывков, к которым страна не готова. Он считает преждевременным в неграмотной стране немедленное введение «всеобщего, равного, прямого, тайного избирательного права», предлагает воспользоваться уступками, на которые уже пошла бюрократия, не бойкотировать Государственную Думу, ибо само объявление ее в манифесте от 6 августа это уже «грандиозная, колоссальная победа». Поэтому, заклиная «именем наших ранних седин, исстрадавшихся, измученных сердец, сокращенных жизней», Кудрявцев настаивает на том, что нельзя «отказываться от того, что мы уже завоевали», нельзя бастовать, напротив — нужно «работать, работать».
Кудрявцеву возражает прошедший сибирскую ссылку социал-демократ Зеленцов. Ему «нужна настоящая, полноценная значит, Дума. Уступок и соглашений не будет. Конституция. Наше первое и последнее, значит, слово. Лозунг и пароль». Еще круче заворачивает анархист Гордей Чернов: «Никаких станций, вроде ваших, зеленцовских, никаких полустанков, вроде г. Кудрявцева! Некогда! На станциях простоишь, только к цели позднее приедешь. Довольно этой лжи и обмана, пользуясь темнотой и непониманием, смешивать вопросы политические с экономическими. Довольно морочить людей <…> Завоюют они вам конституцию. Во Франции — республика, однако в рабочих при забастовках стреляют не хуже». Чернов требует внести «в мировой прогресс свое новое, русское слово», создать «Евангелие для завтрашнего мира». Кудрявцев пытается урезонить разгоряченную аудиторию — «от наших разговоров запахло кровью», он предупреждает о трагедии в случае вооруженного восстания, поскольку «человек, вооруженный вилами, косой, топором, еще не носитель, по этому самому, светлого будущего», наконец, напоминает слова Пушкина о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном». Он уверен: «Нет ничего ужаснее, гибельнее неумело и не вовремя начатых революций. Сто лет каждый год история с каждой страницы кричит это».