Читать «Влас Дорошевич. Судьба фельетониста» онлайн - страница 306

Издателю и его зятю, как людям неискушенным в газетном деле, он не склонен чересчур доверять, о чем совершенно открыто пишет тому же Никандру Васильевичу Туркину, опытному журналисту, на назначении которого заведующим редакцией (для подстраховки неопытного Благова) сам же настоял: «Иван Дмитриевич и Федор Иванович, по непривычке к газетному делу, в редакции чувствуют себя так же, как чувствовал бы себя на электрической станции человек, знающий об электричестве только одно:

— Ток может убить».

Сытину он прямо напоминал: «Мы условились, что Вы не будете вмешиваться в газету». И одновременно заряжал его своим оптимизмом: «Уж очень у меня велика охота писать, работать, и очень я верю в „Русское слово“. Мы будем иметь успех, мы его добьемся. Я чувствую это, я верю в это. Ради Самого Бога, не разбейте во мне этого чувства. Тогда не выйдет ничего. Исполняйте мои указания по редакции в точности и печатайте мои статьи и фельетоны немедленно по получении. Кроме, конечно, воскресных фельетонов. Задержки не будет». Не один мемуарист, упоминая о Дорошевиче как фактическом редакторе «Русского слова», говорит о его буквально диктаторском поведении. Темпераментный Дон Аминадо вспоминал уже в эмиграции о редакционной атмосфере: «Царит, управляет, всех и вся под себя гнет, орет и мордует Влас Дорошевич. Шестидесятник он никакой, но редактор и журналист Богом отмеченный». Это, впрочем, впечатления более позднего времени. Но и тогда, когда обновление «Русского слова» еще только начиналось, у Дорошевича были вполне определенные представления, как должны осуществляться внутриредакционная власть и дисциплина, о чем он с абсолютной откровенностью поведал тому же Туркину: «Я не терплю выражения „ежовые рукавицы“. Но даже в самом республиканском государстве министры, раз они поставлены, должны держать дело твердой рукой. Дело требует, чтобы его держали твердо». Он чувствует себя «поставленным на дело» и соответственно ведет его, хотя и объясняет: «Я не Людовик и не говорю: „Государство — это я“. Но я сросся, слился с редакцией так, что каждая ее боль — моя боль». С издателем функции как будто разделены и все обговорено насчет того, кто и как руководит газетой, но купеческие привычки Сытина будят подозрения во время заграничных вояжей. И потому оставленному «на хозяйстве» Туркину внушается: «Ни на секунду ни Сытину, ни кому другому Вы не должны давать наступить на ногу ни в тоне, ни лично <…> При малейшей попытке вмешаться, напоминайте:

— Вы обещали Власу Михайловичу не вмешиваться ни во что в редакционных делах. То, что я делаю, я делаю по нашему общему с ним согласию».

Характерно, что в этих наставлениях заведующему редакцией, как особо облеченному исполнителю воли Дорошевича, совершенно игнорируется редактор газеты Благов. Его как будто не существует. Влас был уверен, что это фигура временная. Потому и позволил себе лишь иронически поинтересоваться: «Сколько выживет Ф.И.? Поистине, бедный Ф.И.». Федор Иванович Благов между тем оказался редакционным долгожителем и пускай формально, но был на своем посту вплоть до 1917 года. И надо сказать, что весь этот полуторадесятилетний период, знаменовавший преобразование и превращение «Русского слова» в самую распространенную либеральную газету, отмечен достаточно тесными и доверительными контактами между Дорошевичем и сытинским зятем, о чем свидетельствуют письма, которые на протяжении этого времени шеф газеты слал редактору. Сомневаясь поначалу в долговременности пребывания Благова на редакторской должности, он тем не менее еще весной 1902 года убеждает его проявить характер, «принять бразды правления в свои руки», считая это прежде всего «правом нравственным». Да, он помнит о контракте, согласно которому «верховная власть» в газете принадлежит ему, Дорошевичу, но у Благова тем не менее есть «право формальное». И потому, продолжает он убеждать Федора Ивановича, «никакими подписями на контрактах Вы не можете и не имеете права отказаться от Ваших привилегий и обязанностей редактора. Вы отвечаете за все и Вы распоряжаетесь всем». Стремясь сделать из Благова своего союзника, он обещает ему всяческую поддержку и одновременно деликатен, щадит его самолюбие: «Через два месяца, поправив вконец истрепанные нервы, я специально приеду и сам поставлю все дело. Тогда Вам не трудно будет его продолжать. А пока прошу Вас постепенно брать дело в свои руки и вводить в него те изменения, которые я позволю себе указать Вам только потому, что Вы никогда не отказывались принять мой совет как более опытного в журналистике. Простите, если не всегда эти указания будут подробно мотивированы. Пришлось бы слишком много писать, лучше я напишу что-нибудь для газеты. Подробную мотивировку каждого указания я Вам представлю и сообщу при личном свидании. А теперь будьте уверены, что каждое указание основано на фактах, здраво обдуманных соображениях и желании соблюсти только интересы газеты. Исполнение каждого из указаний мне необходимо, чтоб я мог действительно и с пользой применить свой труд и сделать что-нибудь для газеты». Одновременно Дорошевич стремится приободрить неопытного редактора: «Счастлив узнать, что газета хоть шевелится. Сразу ничего невозможно. Но шевелится. Значит — не мертвая. Значит — жива. Выздоровеет, Бог даст. Сделаем все. Я верю в успех». Делясь с Сытиным соображениями относительно «постановки газеты», он предупреждает издателя, что «дальнейшие указания» будет «прямо адресовать Федору Ивановичу». С годами произошло и дружеское сближение с Благовым. «Приятельство у меня перешло в дружбу к Вам, глубокую и сердечную», — писал ему Дорошевич в 1907 году. Он был с ним как ни с кем откровенен по части редакционных дел, в том числе достаточно деликатных. Для него, подолгу живущего за границей, важно знать, как воспринимаются в обществе его публикации. И потому он просит Благова: «Удосужьтесь, черкните (без титулов, вступлений) два слова, какие из присланных фельетонов замечены, какие прошли совсем незаметно, какие вызвали порицание». И в другом письме: «Большое спасибо за Ваши телеграммы о моей работе. Пожалуйста, очень прошу, держите меня в курсе дела относительно моих успехов и поражений. Это поможет мне ориентироваться: что нужно для газеты?» Переписка свидетельствует, что Дорошевич доверял редактору и ценил его литературный вкус, умение работать с текстами. Кстати, об этой способности Благова рассказал К. Г. Паустовский в «Золотой розе».