Читать «Влас Дорошевич. Судьба фельетониста» онлайн - страница 125
Семен Владимирович Букчин
Такие „переходы“ Дорошевич делал много раз. Хороши же были редакторы этих двух московских газет, которые не брезговали принимать к себе такую „переметную суму“, как Дорошевич!»
Озлобленность старого литературного неудачника, каким был Николай Михайлович Ежов, тянувшаяся за ним долгие годы «слава» человека, оклеветавшего Чехова, сказалась и в его воспоминаниях, написанных весной 1941 года. Переходы журналистов в новые издания и возвращения в старые были обычной практикой тех времен. Другое дело, что Дорошевич иной раз излишне «давал себе волю» в личных отношениях с издателями. Но здесь следует говорить именно о личном, а не о беспринципности вообще. Не случайно Лазарев писал Чехову о том, что «Дорошевич не настолько бестактен, чтобы позволять себе клоунство в „Новом времени“». Да и сам Чехов более чем определенно спустя несколько лет выскажется о принципиальности Дорошевича, когда речь снова коснется возможной перспективы его сотрудничества у Суворина.
Новый возврат Дорошевича к Пастухову, несомненно, был обставлен более серьезными договорными обязательствами, касавшимися как оплаты, так и творческой свободы. Несомненно, новые условия, которые выдвинул Дорошевич перед Пастуховым, касались и возможностей его выхода за пределы той, по его выражению, «объярившейся и изпарадизившейся Москвы, которая делит свое время пополам между опереткой и рестораном, которая сама себя и которую другие называют „всею Москвой“». Однажды он подсчитал объем материалов, посвященных в московских газетах скачкам:
«3152 строки о лошадях.
Московской прессе следует сказать: „Тпру!“
Единственный язык, на котором она теперь говорит и понимает».
И вот рубрика «За день» начинает приобретать своеобразную, соответственно фельетонному жанру, социальную «начинку». Если раньше пожар знаменитого ресторана «Яр» был бы только поводом для сенсационного описания этого события и подсчета убытков хозяина, то для Дорошевича это возможность показать, что в действительности стояло за фантастическими кутежами в модных ресторанах: «В истории кутежа историки различают также три периода: период „Эрмитажа“, период „Стрельны“ и, наконец, период „Яра“.
После освобождения крестьян на Трубной площади появился ресторан „Эрмитаж“.
В „Эрмитаже“, если можно так выразиться, была проедена вся реформа.
Тут были проедены все выкупные свидетельства.<…>
Это был большой и беспрерывный барский кутеж.
К эпохе железнодорожной горячки выкупные свидетельства были съедены. От устриц остались одни раковины!
Деньги очутились в руках концессионеров.
Эпоха железнодорожная создала „Стрельну“ и специальный спорт — рубку пальм и специальное занятие — битье зеркал…»
Социальная база фельетонистики Дорошевича расширяется за счет наблюдений над бытом ремесленного люда, в том числе работающих в мастерских детей, для которых «труд сделался синонимом побоев, жизнь — синонимом мучений». Он пишет о том, что открытию народного театра городские власти предпочитают «открытие большого трактира», в связи с чем замечает: «Прежде чем „сеять разумное, доброе, вечное“, надо полить ту почву, на которой хочешь сеять.