Читать «Тихий Дол» онлайн - страница 25

– Нет, не гад! Не гад! – со слезами крикнул доктор.– Яков Лукич, дорогой! Не гад! – он стоял на четвереньках, и слезы капали ему на руки.

– Гад, Мишенька, га-ад! Еще какой гад! Сволочь я кудлатая! – выстанывал старик.– Я ведь тебя, Мишенька, обижал… И опять буду! Прости, прости ты меня, гада, милый ты человек!

– А я-то, я-то, Яков Лукич! Я-то чего… Хуже ведь! Совсем дрянь! Не плачь, дорогой! Дай я тебя поцелую, не плачь, родненький!..

С этими нелепыми словами Беркли бросился на старика, который тоже раскинул руки, но встать не успел. Сцепившись и всхлипывая, они упали и покатились на Щеглова. Юлий Петрович отпрыгнул, но зря, потому что, не докатившись, они с шумом врезались в кусты. Некоторое время было слышно только трудное дыхание. Потом совсем другим, сдавленным голосом Беркли сказал:

– Ну-ка, это… слезьте!

– Тьфу ты… Обсопливил всего, обтрясок,– проворчал Селиванов, обтираясь рукавом.

– Слезьте, а то ударю!

– Чего? Уда-арю… Я те ударю! Ударит он,– старик неторопливо поднялся, опершись на доктора, и рявкнул: – А ну – пшел отсюдова! Пшел, говорю! Шматок!

Юлий Петрович впоследствии старался не вспоминать этот случай вслух – тем более сам он тоже получил несильный, но обидный удар вдогонку,– но, основываясь на собственных наблюдениях (в том числе и за огромным Лизкиным выменем), заключил, что холм каким-то образом локально воздействует на любовь к ближнему. Про себя он назвал холм Эдемом. И, видимо, оказался прав, потому что дня через два, проходя неподалеку, Беркли проворчал: "Я скажу – не надо рая… Надо же, с кем оскоромиться…"

Главным же результатом стычки стал большой черный кобель, которого Селиванов приволок из Козлова.

Днем он привязывал его возле холма, где паслась коза, а ночью пес шастал по станционному двору и молчком кидался из темноты на всех подряд. Это сделало невозможной жизнь Беркли, который откровенно растерялся. Юлий Петрович несколько раз заставал его сидящим на разбитом посылочном ящике – доктор жил на почте – в раздумьи, похожем на паралич. Меновые операции со станцией прекратились. Рейды – тем паче. А спички действительно подходили к концу.

– В общем, так,– сказал доктор Беркли, глядя на фиолетовый укроп,– у меня есть два рубля. Надо идти в деревню.

Ближайшей деревней было все то же Козлово – девятью километрами севернее. Юлий Петрович, в глубине души настроенный против похода вообще, наотрез отказался идти в одиночку, и после неловкого уже сопротивления согласился на экспедицию совместную, когда Беркли – "ну неужели непонятно, честное слово!" – объяснил, что ему спички могут просто-напросто не продать. Кроме того, было решено отправиться, во-первых, на следующий же день, а во-вторых, по реке, для чего тут же, на берегу Долинки, был сколочен плот из четырех школьных дверей – две вдоль, две поперек – и найден слишком даже длинный шест, на котором прежде крепился скворечник.

Спал Юлий Петрович беспокойно. Но заря – как большинство зорь, отполыхавших над разъездом в то лето,– заря получилась яркой и радостной, и когда под бумажный шорох камышей они спихнули плот в теплую Долинку, и Щеглов в первый раз оттолкнулся шестом, он уже был по-детски безоглядно, а значит – самой крепкой уверенностью уверен, что все на свете должно быть замечательно. Плот, подминая листья кувшинок, потянулся к другому берегу. Юлий Петрович ловким, как ему показалось, тычком выравняв его по течению, скомандовал: "Отдать концы!"