Читать «Виргинцы. Книга 1» онлайн - страница 94

— Вы удивляетесь, дорогая Мария, откуда у мальчика такая учтивость? воскликнула госпожа де Бернштейн. — Но ведь его мать воспитывали родители, чьи манеры были само совершенство. Полковник Эсмонд был изысканно учтив и держался с таким благородным достоинством, какого я не замечаю у нынешних джентльменов.

— Ах, моя дорогая, мы все хвалим свое время! Моя бабушка твердила, что ничто не может сравниться с Уайтхоллом и Карлом Вторым.

— Моя мать провела некоторое время при дворе Иакова Второго, и хотя она не получила светского воспитания, — как вам известно, ее отцом был сельский священник, — но манеры у нее были обворожительные. Полковник, ее второй муж, отличался не только ученостью — он много ездил по свету, много повидал и вращался в лучшем обществе Европы. Они не могли, удалившись в глушь, забыть свои манеры, и мальчик, разумеется, их унаследовал.

— Вы простите меня, моя дорогая, если я скажу, что вы слишком пристрастны к своей матушке. Она никак не могла быть тем совершенством, какое рисует ваша дочерняя любовь. Она разлюбила собственную дочь, дорогая, вы сами это говорили! — а я не могу представить себе безупречную женщину с холодным сердцем. Нет-нет, дорогая золовка! Манеры, разумеется, чрезвычайно важны, и для дочери деревенского попа ваша маменька, вероятно, держалась прекрасно, — я знаю немало духовных лиц, которые держатся вполне благопристойно. Мистер Сэмпсон, наш капеллан, вполне благопристоен. Доктор Юнг вполне благопристоен. Мистер Додд вполне благопристоен. Но им не хватает истинного достоинства — да и откуда бы оно взялось? Ах, боже мой, прошу прощения! Я забыла милорда епископа, первого избранника вашей милости. Но, как я уже упоминала, женщина, чтобы быть безупречной, должна обладать тем, что есть у вас, что, осмелюсь сказать, возблагодарив за это небо, есть, мне кажется, и у меня, — добрым сердцем. Без нежных привязанностей, душечка, весь мир — лишь суета сует. Право же, я живу, существую, ем, пью, отдыхаю только ради моих милых, милых детей! Ради моего шалопая Уилли, ради моей упрямицы Фанни — ради гадких моих сокровищ! (Тут она осыпает поцелуями браслеты на правой и левой своей руке, в которые вделаны миниатюры вышеупомянутых молодого человека и девицы.) Да, Мими! Да, Фаншон! Вы знаете, что это так, милые, милые мои крошки. Если они умрут или вы вдруг умрете, ваша бедная хозяйка тоже умрет! — Тут Мими и Фаншон, две нервические левретки, вспрыгивают на колени своей госпожи и принимаются лизать ей руки, не дерзая касаться щек, покрытых слоем румян. — Нет, дорогая! Больше всего я благословляю небо за то (хотя нередко это и причиняет мне невыразимые муки), что оно даровало мне чувствительность и нежное сердце.

— Вы исполнены нежности, дражайшая Анна, — сказала баронесса. — Вы славитесь своей чувствительностью. Так уделите же частицу ее нашему американскому племяннику... кузену... право, не знаю, в каком именно родстве мы состоим.