Читать «Венок Петрии» онлайн - страница 41

На пензию он ушел — шестьдесят лет ему было. Но нового доктора нам не дали, приезжал один из Брегова раза три в неделю. И тот, слава богу, неплохой был доктор. Но что делать, ежели тебя прихватит как раз в тот день, когда его нету? Бежишь, само собой, к старику Чоровичу на поклон. Он тебя честь по чести посмотрит, лекарствие нужное даст, а коли спеха нету, рецепт в бреговскую аптеку напишет и денег с тебя не возьмет. Ну ежели лекарствие какое-нибудь уж очень дорогое, тогда заплатишь за его, а так ничё.

Уважали его у нас все, как и положено, да и за дело, хочь и охальник он был первостатейный. Даром что доктор, а ругался почище шахтера. Где токо выучился? Придешь к ему на осмотр, занедужишь там или что, а он как накинется на тебя! И солнце, и звезды, и богородицу, все в кучу свалит. Не знаешь, как и отбиться. Кажинный раз по-новому.

Опосля-то я докумекала, откуда это у его: он когда тебя ругает, он ругает не потому, что злится на тебя иль ненавидит, а по доброте души своей. На самом-то деле он болесть твою материт, а не тебя. Может, оттого, что он всю свою жисть с больными вожжался, он и стал таким. И он, брат, человек, а не колода бесчувственная. Увидит он тебя, больного, несчастного, его и проймет страх за тебя, потому как душа в ем добрая. Вот он перво-наперво и должон из себя страх выгнать, ослобониться от его, а там уж за дело примется. Он костит тебя на все корки, ты пужаешься и думаешь: и что же это за человек такой? А ведь он, брат, беды, горести и лихо людское клянет, а не тебя вовсе. И как он всю ругань на тебя выльет, страх свой прогонит, смело можешь ему свою жисть доверить и ни о чем не тревожиться. Он тогда сделает тебе все в лучшем виде, и ты можешь спать спокойно.

Ноне-то он уж помер, в году так шестьдесят восьмом, думаю. Было ему тогда, кажись, за восемьдесят, но он до конца свой докторский чумоданчик из рук не выпускал.

Эх, кабы мне сразу догадаться отвести Милияну к ему, ничё бы не было. А я, дурья голова, рассудила, что тот, мол, помоложе, с им проще договориться. Глупость, она и есть глупость.

Приходит старик со своим чумоданчиком, сгорбился, насупил лохматые брови. Ну, думаю, быть грозе.

Поставил чумоданчик и сразу к Милияне; она, понятно, в кровати лежит.

Поздороваться чтоб, ни боже мой!

Сдернул одеяло.

«Ну, — говорит, — показывай. Ноги разводи».

А ей, само собой, стыдно. Мы тут стоим. Стыдно ей так-то показываться. Смотрит на нас.

А он как заорет:

«Будешь показывать, мать твою так и эдак! Или я пойду спать!»

Началось. Теперича токо держись, ишо не то будет.

Она туда-сюда, некуда деваться, развела ноги. А мы стоим посередь комнаты как истуканы.

Он одним глазом глянул. И тут же к нам повернулся.

«Что за мясник тут работал?»

От ярости весь красный стал.

Витомир стоит возле меня — точь-в-точь мальчишка, что в штаны наложил. Дай, думаю, я отвечу.

«Господин доктор, — говорю я, — я вам все объясню».

А он на меня:

«Я не тебя спрашиваю. — И кивает на Витомира. — Ну?»

«Доктор, — говорит он, видать, проснулся наконец, — мы вам все объясним».