Читать «Век Константина Великого» онлайн - страница 198

Прежде чем идти дальше, рассмотрим вкратце прочие попытки Евсевия приписать своему герою христианскую веру. После войны с Максенцием Константина всегда сопровождали служители Божьи, даже в дальних странствиях, как советчики и сотрапезники. На соборах он сидел посреди них. Факты эти легко объяснимы. Константину было важно понимать точки зрения современной Церкви; в различных ее ответвлениях у него имелись свои информанты. Красноречивое сообщение одного из них, Стратегия, настолько его порадовало, что он дал этому человеку прозвище Музониан. Никакой умный и энергичный правитель не мог упустить из рук соборы, ибо это была новая общественная сила, которой не стоило пренебрегать. Можно скорбеть о подобной эгоистичности и презирать ее, но разумная власть, корень которой — тщеславие, по необходимости будет действовать в этом направлении. Когда нам рассказывают, как часто император удостаивался таких божественных явлений, как он втайне постился и молился в палатке кресту, как он заполнял ночные часы размышлениями о божественных материях, — слушая все это из уст Евсевия, который знал правду, мы преисполняемся истинного отвращения к говорящему. Позднее император стал даже более внимателен к епископам, суждения которых учитывал в первую очередь, вероятно, потому, что понял — в их интересах любыми средствами поддерживать власть престола, а затем — потому, что иначе было нельзя. В своих энцикликах он обращается к епископам как к «возлюбленным братьям» и предлагает считать себя одним из них, «епископом дел внешних». Образование своих сыновей он в основном доверяет церковникам и ведет дело так, что этих сыновей следует считать уже настоящими христианами. Их окружение и двор состоят преимущественно из христиан, тогда как их отец, по косвенному указанию Евсевия, спокойно оставлял на высших постах и в качестве ргаез1с1ит (наместников) в провинциях язычников, а не только новое духовенство, до самых последних лет жизни. Его запрет гладиаторских игр — явная уступка священникам, хотя соответствующий закон говорит только о «мире и спокойствии в отечестве», чему эти игры, по-видимому, мешали. Так или иначе, это один из указов, которые провозглашались лишь затем, чтобы тут же оказаться забытыми, ибо сам Константин впоследствии о нем не вспоминает. Поучения, которые время от времени император произносил в присутствии своих придворных и «несметных толп», представляют собой весьма загадочное явление. Он якобы хотел «управлять подданными, воспитывая их, и все свое царство вести к разумности». Для этой цели созывались собрания, и властелин мира спокойно выступал вперед и начинал говорить. Если речь заходила о религии, его поза и голос окрашивались глубоким смирением. Рассуждал он обычно о политеизме, монотеизме, провидении, спасении и божественном приговоре. Тут, продолжает придворный епископ, Константин прямо обвинял своих слушателей, посрамляя грабителей, хищников и корыстолюбцев; бичуя окружающих, он заставлял их потуплять взоры… Намерения его были праведны, но эти люди оставались тупыми и глухими. Они одобрительными криками встречали его приближение, но ненасытность не позволяла добрым чувствам пробудиться в них. Император писал свои речи на латыни, а переводчики перелагали их на греческий. Как же тут быть? Неужели Константин, в поведении столь усердно подражавший Диоклетиану, придававший такое значение собственному величию, унизился до того, чтобы выставляться перед столичными толпами? Что он хотел выслушать критику и преисполниться смирения — весьма сомнительно, и, скорее всего, внимавшие ему по понятным причинам никакой критики не высказывали. Но зачем речи, когда император был волен действовать как ему угодно? Об одной из причин несложно догадаться. В период религиозного кризиса звучащее слово вышло за рамки риторских декламаций и панегириков и, произносимое с проповеднической кафедры, приобрело столь огромное влияние, что Константин не мог отказаться от этой новой возможности умножить свою власть, так же как наиболее сильные правители наших дней — от появлений в периодической прессе. Если, не будучи крещенным, он называл себя, тем не менее, «епископом внешних дел», то почему бы ему не изобразить христианского вероучителя? Как в этих речах обстояли дела с религиозными догматами, мы не знаем; и едва ли император признавал себя не вполне воцерковленным христианином. Евсевий ясно указывает на побочную цель этих наставлений; они давали Константину удобный случай выразить свою приязнь и неприязнь, вызвать у людей страх и в изящной и неопределенной форме сообщить им то, что он не мог вложить даже в наиболее искусно составленный указ. По сути, это было нечто вроде речей Тиберия перед сенатом. Нельзя забывать: помимо прочего, Константин «предал многих своих друзей смерти», как говорит доверчивый Евтропий, а крайне осторожный Евсевий предпочитает обойти данный факт молчанием.