Читать «Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение» онлайн - страница 14

2. Фиксация канона — это та точка в развитии традиции, которая дала синагоге и Церкви «Писание». Опять–таки мы довольно мало знаем о том, как происходила эта фиксация. Знаем лишь то, что в результате долгого использования текстов и дискуссий о них еврейская (а позднее и христианская) община пришла к выводу, какие именно книги входят в канон, а какие не входят. 3. Фиксация канона не положила конец развитию традиции. Доныне в интерпретациях Церкви и синагоги действуют творческое воображение, идеологическая страсть и божественное вдохновение. В иудаизме этот процесс развития (имеющий свои притязания на нормативный авторитет) привел к созданию великих Талмудов, мидрашей и раввинистических поучений. В христианстве возник Новый Завет, во многом построенный на интерпретации Ветхого Завета и имеющий нормативный характер для Церкви (Moberly 1992). Да и после возникновения Нового Завета интерпретация продолжалась как под руководством церковных властей, так и учеными, подчас относившимися к Церкви с прохладцей. В каждом новом поколении и в каждом новом церковном контексте комментаторы переосмысляли веру в современных им интеллектуальных категориях и на языке своей культуры. В частности, ранние апологеты осмысляли веру в категориях греческой философии неоплатонизма, Фома Аквинский — в категориях философии Аристотеля, деятели Реформации — в свете гуманистического «нового знания», а современные богословы освобождения — с помощью марксистского учения. Более того, в период своего постканонического становления традиция часто обретала контроль над самим библейским текстом: это можно видеть (пусть на разный лад) и в католичестве, и в лютеранстве, и в англиканстве, и в кальвинизме. Постканоническая интерпретация часто предполагает своего рода «кастинг» библейских текстов (отбираются наиболее значимые), поэтому время от времени (особенно в кризисы реформ) свежее прочтение канонического текста бросает вызов традиции.

Текст по своему характеру таков, что требует все новых интерпретаций — интерпретаций творческих и неизбежно несущих на себе отпечаток идеологии. Само наличие «книги» в этих религиозных общинах выдает определенное беспокойство, которое часто «делает старое благо устаревшим» — старое благо, то есть, в том числе, и некоторые древние толкования. На вопрос о том, почему именно текст требует все новых интерпретаций, можно ответить, прежде всего, словами Дэвида Трэйси: такова уж природа «классики» — быть вечным источником новых открытий (Tracy 1981). Я не вполне согласен с тем, как Трэйси видит «классику», но эта его мысль очень правильна: как и все великие книги, Библия не исчерпывается одним–единственным или даже несколькими толкованиями.

Однако вера говорит нам, что Библия не просто «классика»: это Священное Писание, которое Бог вручил (через творческую деятельность людей!) Церкви во свидетельство о своем присутствии в творении и своем промысле в нем. И именно потому, что эта книга дана Богом, — а Бог часто действует прикровенно, через обычные события повседневной жизни, — Библия непрестанно призывает, требует и удивляет новыми возможностями толкования. Существует лишь один способ сделать из нее мертвого идола — представить, что нам дана окончательная ее интерпретация (такой акт воображения был бы глубочайшим непослушанием Богу Живому, который пребывает и по–особенному действует в этом тексте!). Избежать этого идолопоклонства можно, лишь осознав: Бог Живой, Бог текста не дал нам раз и навсегда какой–либо одной окончательной интерпретации этой книги, вечно ускользающей от наших попыток расставить точки над