Читать «Варшава, Элохим!» онлайн - страница 95

Травники примкнули к империи Третьего рейха по разным причинам: одни ненавидели коммунистов больше, чем фашистов, другие искренне симпатизировали последним как представителям новой политической системы, еще не успевшей насолить лично им, притеснить их национальные интересы; впрочем, всеми ими двигал страх перед смертью, а в служении немцам они получили единственную возможность не просто выжить, но каждый свой новый день встречать с набитым брюхом, с водочкой да табачком, с безответными еврейками, которые шагали перед ними нагишом. Украинцы не верили тому, насколько сладкий куш им выпал, – только знай себе постреливай в безоружных да погоняй прикладом – непыльная работенка. Испытывали они и простые человеческие чувства: среди них едва ли нашелся бы тот, кто не скучал по матери и дому. При определенных обстоятельствах те же самые травники могли бы состоять в ордене каких-нибудь тевтонцев, казачьих сотнях, батальонах НКВД или рядах наполеоновской армии, каждый из них при возможности мог бы с легкостью сменить исторические декорации и примкнуть к другой системе, присосаться к вымени иной идеи, но сейчас они были тем, чем были; так, многие эмигрировавшие после Гражданской войны казаки, являясь русскими патриотами, были тем, чем были, примкнув к силам вермахта; все перемешалось, взбесилось и спуталось, столкнув людей в кровавой бойне, в многоголосице идей, страхов, шкурных интересов и святых чувств.

В конце «шланга» у дверей камер стоял Иван, по прозвищу Грозный, бывший красноармеец родом из украинского села, подгонял дубинкой, припечатывал податливые тела. Когда в мае этого года попал в плен при обороне Крыма, сразу же вызвался на роль хиви. Как особо отличившийся в своем деятельном энтузиазме, был отправлен на подготовку в Травники, где присягнул SS.

Газовые камеры заполнялись быстро. Украинские хлопцы с деловитостью паровозных кочегаров трамбовали женщин с детьми, как в топку, матерились, почесывали затылки, отирали лбы мокрыми пилотками и часто плевались. Рассматривая нагих, беззащитных людей, Иван испытывал утонченное наслаждение, связанное с ощущением собственной всесильности. По существу, Грозный никогда не был жестоким человеком, он учился в сельской школе, работал трактористом, по воскресеньям ходил в клуб, где флиртовал с девушками; мальчишкой любил животных – сейчас та пора, когда он ласкал своей маленькой рукой белые спины коз и лежал на земле в березовой роще, рассматривая тонкие изогнутые стволы деревьев, казалась ему чем-то совсем не относящимся к его жизни, чужим детством чужого человека, к которому он не испытывал никаких чувств; повзрослев, ему захотелось большего, он грезил стать героем, мечтал о своем портрете в «Правде», чтобы, шагая по улице, собирать уважительные взгляды перешептывающихся людей, но в первом же бою, когда оглушительный рокот обрушился многотонным пластом на его полк, перепахивая желтую землю и выворачивая тела наизнанку, он испугался, и, вместо того чтобы во весь рост подняться и повести за собой людей, как всегда мечтал, Иван забился на дно окопа, не слыша собственных мыслей, чувствуя, как внутренние органы дребезжат и сотрясаются от грохота, скулил и дрожал от бреющих звуков пролетающих «мессеров», от падающих на его спину комьев глины и свиста мин, царапающего нутро, как гвоздь стекло; в том первом бою, совершенно потеряв внутреннюю опору, опустошенный и скомканный, Иван услышал приближающийся грохочущий рык танков. Взявшись было за гранату, Грозный высунулся из окопа, но густой черный дым, распотрошенные тела убитых, разбросанные вокруг, а главное, надвигающаяся по каменистой долине серая армада немцев, привели новобранца в состояние панического ужаса; дрожащей рукой он выронил гранату и снова скатился на самое дно, обхватив колени руками, а когда средний танк T-IV проехал прямо над головой, сдавив окоп, расслабленное от страха тело выплеснуло в штаны постыдную горячую струю.